возможно, все это — обязательное условие для его работы. Точно рассчитанный мир и образ жизни, в котором он наилучшим образом выполнит свое предназначение.
Но какова цель всего этого?
У него не было ни малейшего представления об этой цели. Разве что сама работа и была его целью.
Музыка по радио прервалась, послышался торжественный голос:
«Мы прерываем нашу программу, чтобы сообщить вам новость. Ассошиэйтед-пресс только что сообщило, что Белый дом назначил сенатора Джонсона Эпрайта на пост Государственного секретаря. А теперь мы продолжаем нашу музыкальную программу…»
Харингтон застыл с куском пирога на вилке на полпути ко рту.
— Отличительный знак судьбы, — процитировал он, — может лечь на одного человека!
— Что вы сказали, мистер Харингтон?
— Ничего, ничего, мисс! Просто кое-что вспомнил. Не имеет значения.
Хотя, конечно, оно имело значение.
Сколько еще людей во всем мире прочли строки в его книгах? Сколько еще жизней испытали на себе влияние написанного им? И помогали ли ему писать эти строки? Был ли у него действительно талант или он просто передавал мысли, возникающие в чужом мозгу? Помогли ли ему писать так же, как и видеть иллюзии? Не в этом ли причина того, что он чувствует себя таким исписавшимся?
Но, что бы это ни было, все уже позади.
Он сделал свою работу и сгорел. Сгорел так полно, как можно было только ожидать — все то, чему он суеверно поклонялся, превратилось в свою противоположность. А началось это с прихода журналиста сегодня утром. И вот теперь он сидит здесь — скучный, банальный человек — взгромоздившись на сиденье, и ест пирог с вишнями. Сколько людей сидело так же, как он, в прошедших веках, освобожденные от иллюзорной жизни, стараясь с тем же успехом, что и он, сообразить, — что же с ними произошло? Сколько еще людей и сегодня живут в иллюзорном мире, как он жил в течении тридцати лет? А может, все-таки было необходимо, чтобы сенатор Джонсон Эпрайт не отказался от общественной деятельности и возглавил Государственный департамент? Зачем и кому было нужно, чтобы именно такой человек занял этот пост? И настолько ли это важно, чтобы добиться этого ценой жизненного труда другого человека?
Где-то здесь должен находиться ключ. Где-то за этими тридцатью годами должен быть указатель, ведущий к человеку, к предмету или организации чем бы оно ни было.
Он почувствовал, как в нем поднимается тупой гнев: бесформенный, бесчувственный, почти безнадежный гнев, не имевший ни направления, ни цели.
В ресторанчик вошел человек и сел рядом с Харингтоном.
— Привет, Глэди! — взревел человек.
Потом он заметил Харингтона и шлепнул его по спине.
— Привет, парень! — протрубил гость. — Ваше имя в газетах…
— Потише, Джо, — сказала Глэдис. — Чего вы хотите?
— Кусок яблочного пирога и чашку кофе.
Харингтон увидел, что его сосед огромен и волосат. У него был значок возчика.
— Вы что-то сказали о моем имени в газетах?
Джо швырнул сложенную газету:
— На первой странице статья и ваша фотография.
Он ткнул в лист грязным пальцем.
— Спасибо, — сказал Харингтон.
— Читайте, — шумно заявил Джо. — Или вам не интересно?
— Интересно.
Заголовок гласил:
ИЗВЕСТНЫЙ ПИСАТЕЛЬ ПРЕКРАЩАЕТ ПИСАТЬ!
— Значит, вы завязали? — ревел возчик. — Не могу ругать вас за это, парень! Много книг написали?
— Четырнадцать.
— Глэдис, только представь себе! Четырнадцать книг! За всю свою жизнь я не прочел столько книженций…
— Замолчите, Джо, — сказала Глэдис, со стуком ставя кусок пирога и кофе.
В статье говорилось:
«Холлис Харингтон, автор романа „Взгляни на мой пустой дом“, принесшего ему Нобелевскую премию, прекращает писать после опубликования своей последней книги „Вернись, моя душа“. Об этом было объявлено в последнем выпуске журнала „Ситуэйшн“ в статье редактора Седрика Мэдисона. Мэдисон утверждает, что Харингтон завершил свою работу, начатую тридцать лет назад…»
Рука Харингтона конвульсивно сжала газетную страницу.
— В чем дело, парень?
— Ничего…
— Этот Мэдисон — ничтожество! — заявил Джо. — Не верьте ему. Он полон…
— Он прав. Боюсь, что прав.
«Но откуда он знает? — спросил он себя. — Как может Седрик Мэдисон, этот странный человек, поглощенный своей работой, не выходящий из помещения редакции и пишущий литературно-критические статьи — как может он знать об этом?! Ведь я сам почувствовал только сегодня утром!»
— Вам не нравится пирог? — спросил Джо. — И кофе у вас остыл.
— Оставьте человека в покое! — яростно сказала Глэдис. — Я подогрею его кофе.
Харингтон повернулся к Джо:
— Вы не отдадите мне эту газету?
— Конечно, отдам, парень! Я уже просмотрел ее. Читаю только спорт!
— Спасибо. Мне нужно кое с кем повидаться…
Вестибюль здания «Ситуэйшн» был пуст и весь искрился — яркая искра являлась торговой маркой этого журнала и людей, делавших его.
Медленно и величественно за стеклянной стеной поворачивался огромный глобус. Под ним циферблаты показывали поясное время. А на глобусе были обозначены мировые события.
Харингтон остановился перед дверью и осторожно заглянул внутрь, смущенный и озадаченный яркостью и сиянием. Затем медленно сориентировался. Рядом с лифтом висела доска объявлений. На ней ничего не было. На двери обнаружилась табличка:
ХАРВИ
прием с 9 до 5 ежедневно
Харингтон пересек помещение и остановился перед списком кабинетов. Изогнув шею, он отыскал нужное имя.
СЕДРИК МЭДИСОН. 317 к.
Он отвернулся от доски и нажал кнопку лифта.
На третьем этаже лифт остановился. Харингтон вышел. Слева от него тянулась длинная линия кабинетов.
317 кабинет оказался третьим. Дверь в него была открыта. Харингтон вошел. За столом, заставленным стопками книг, сидел человек. Груды книг лежали на полу и на полках вдоль стен.
— Мистер Мэдисон? — спросил Харингтон.
Человек поднял голову от книги.
И неожиданно Харингтон оказался вновь в дымной темной будке, где когда-то давно разговаривал с безликим незнакомцем. Но тот больше не был безликим. Харингтон узнал его по исходящей волне мощного внушения, по какому-то почти неприличному чувству собственного бессилия.
— Харингтон! — воскликнул безликий человек, который теперь приобрел лицо. — Как хорошо, что вы пришли! Невероятно, чтобы мы с вами…
— Да, невероятно.
Он едва сознавал, что говорит. Он ответил автоматически, как автоматически протягивают руки,
