тебя всю душу вытрясу!
– Ты – дура! – внезапно заорал Гриша. – Элементарная дура, раз могла предположить такое! Как эта мысль вообще могла прийти тебе в голову?!
Вид разъяренного, орущего во весь голос Гриши привел меня в шоковое состояние.
И я замолчала. Это было так странно, так непохоже на него. Наверное, мир сошел с ума, если мы с Гришей таким варварским способом выясняем отношения – с Гришей, с которым мы поедали на пару черствые бутерброды с невкусной колбасой, мечтали завоевать рекламный рынок в России и стать на нем первыми.
Да, мир сошел с ума, и мне пришлось констатировать этот печальный факт. Во рту стало горько, и я сглотнула.
– Я жду объяснений, – повторила я.
Наверняка сотрудники все слышали и сейчас пребывают в полной уверенности, что у меня элементарно сдают нервы, как у обычной бабы. Я веду себя не так, как положено руководителю, мое дело – не распускаться, не орать, а вести себя спокойно и с достоинством. Именно достоинства мне не хватило и при последнем моем разговоре с Шаповаловым. Я сорвалась и повела себя как истеричка, и воспоминание об этом заставило меня сначала покраснеть, а потом похолодеть – рана была еще слишком свежей и болезненной. На данный момент передо мной сидел Гриша, и я ждала от него объяснений.
– Ты – дура! – отчеканил он.
– Может быть. Но я жду.
– Хорошо, – он потер лоб. – Я тебе скажу, но следующий мой шаг – я пишу заявление об уходе и кладу его тебе на стол, и только попробуй не подписать! Я не знаю, что я тогда с тобой сделаю! Только рискни! – выпалил он скороговоркой. – Я бумагу положу, а ты ее подпишешь. Договорились?
Я кивнула.
– Это дата, когда ко мне должен приехать брат! Его выписывают.
– Какой… брат?!
– Если ты помнишь, у меня есть брат, сумасшедший, который без конца лежит то в клинике, то в санатории, но теперь его выписывают, и он будет жить у меня.
– Как – у тебя?!
Лицо Гриши страдальчески исказилось:
– Молча!
– Ты же раньше выкручивался как-то?..
– Выкручивался, но сейчас в том санатории сменилось руководство, и ты сама, наверное, понимаешь: новая метла по-новому метет, и сейчас они очень стараются закрутить все гайки и выглядеть белыми и пушистыми. Им уже не до меня! Когда пройдет время и все немного устаканится, я опять попробую наладить контакты и установить мосты, так это, кажется, называется. За приличную сумму. Но пока что он будет жить у меня. Со всеми вытекающими отсюда последствиями! У них там вселенский бардак, недавно они позвонили мне и сказали, что выписка временно откладывается. Брата выпишут чуть позднее и по этому вопросу они свяжутся со мной дополнительно.
– Понимаю… – протянула я, хотя ничего решительно не понимала, кроме одного: я сделала что-то не так, и теперь, вероятно, исправить что-либо или повернуть время вспять никак нельзя. И если Гриша прав, то он никакой не предатель, предательница – я: я разрушила все то, что между нами было, – наше общее прошлое, связывающее нас покрепче любого замужества или любовной связи. Я все это перечеркнула – одним махом – и поэтому вряд ли заслуживала снисхождения.
– А заявление я напишу, – выпалил Гриша морщась, будто у него болели зубы, – прямо сейчас!
– Не кипятись. Всякое между нами бывало. Остынь немного…
– Да. Всякое. Но ты же понимаешь, – он вдруг завизжал тоненьким фальцетом, – я тебя видеть после этого не могу, не то что вместе работать! Как ты могла, как ты могла…
Он обреченно махнул рукой и пулей вылетел из моего кабинета.
Я с трудом перевела дух. Если бы за стеной сидела Ирочка, она бы выглянула и, вздернув подбородок и наморщив лобик, протянула-пропела:
– Кофейку, Влада Георгиевна, или чаю?
Эта ее манера – неназойливая, отвлекающая – обычно приводила к тому, что я пусть ненадолго, но забывала об очередном клиенте, о его глупых просьбах или наглых требованиях.
Я проводила совещания в специальной комнате – мне нравилось, что там все происходит «по правилам», чинно, солидно. Ирочка предлагала посетителям кофе, и они, достав свои внушительные кожаные блокноты и ручки «Паркер», чуть подавались вперед, словно уже приготовились зафиксировать в блокнотах свои умные мысли и соответствующие замечания. Все переговоры о рекламе обычно переходили в бурные споры – все подряд выкладывали свои «концепции» и «видение», а мы с Гришей только переглядывались и делали понятные лишь нам двоим движения бровями или плечами. Когда правое плечо ехало вверх, это означало: «пора прерваться», а если приподнималось левое, читалось это как: «надо еще послушать». Брови взлетают вверх: «явный бред». Углы губ опускаются – «клево, классно».
Вот незадача! Я стукнула кулаком по столу. Теперь никто не поймет моих «клево» или «бред»! Гришу надо вернуть, это и ежу ясно!
– Ирочка! – крикнула я. И тут же вспомнила, что Ирочка исчезла. Пропала. И, скорее всего, ее похитили. Но зачем? Ее похитили, а на меня напали. Думали, что ролик у нее? А что, если это…
Так сильно мне хотелось верить, что она просто внезапно куда-то уехала с очередным кавалером, да? Познакомилась, влюбилась и уехала, так? Но почему же она исчезла прямо со своего рабочего места и спустилась на улицу через запасной выход?
Захотелось экстрима? С Ирочки это, в принципе, станется…
– Но это же сущий бред, – сказала я вслух.
Этого не может быть в принципе. Ирочку похитили! Но почему похитители молчат, не выходят со мной на связь? Чего они хотят? А если Ирочка – просто опасный свидетель? И ее похитили именно по этой причине? Она знает, кто украл ролик, и поэтому ее «забрали» прямо с работы, а на меня напали чуть позже – в туалете. Тогда… получается, что их – двое? Один занимался Ирочкой, а другой – мной? А если все же действовал один человек? Сначала он «убрал» с горизонта Ирочку, а потом напал на меня?
А Ульяна помешала ему окончательно прикончить меня! Если это так, то Ирочки, скорее всего, уже нет в живых. Думать об этом было невыносимо. Ирочка видела, кто украл ролик, но не догадалась, что это именно кража? Или она молчала от страха?.. Я решила оставить бесполезные размышления, которые ни к чему не вели. Мне нужно было сосредоточиться на текущем моменте. Вот когда хоть что-то прояснится, тогда и я буду «рассуждать» дальше!
Сейчас моя первостепенная задача – помириться с Гришей. Я только что обидела Гришу, а он ведь мне ближе, чем брат, и больше, чем любовник…
Зазвонил телефон, начался рабочий день. Я подняла трубку и решительно опустила ее на аппарат. Телефон зазвонил снова, но как-то неуверенно: прозвонил всего три раза и заглох – «понял», что мне сейчас не до него.
Сейчас я выпью кофе и пойду к Грише – мириться. Он меня простит, не может не простить… Он еще не остыл, а у меня просто не хватает духу пойти и сказать ему: «Гриш, прости, не держи на меня зла. Я тебя прошу… меня просто бес попутал, и еще сдают нервы из-за этой истории с пропавшим роликом. Ты же должен меня понять – ты всегда понимал меня, как никто другой. Ты всегда был мне ближе брата и несуществующего мужа». Этот монолог я прокрутила мысленно в голове и поняла, что произнести его вслух мне будет очень непросто. Очень. Но я скажу ему эти слова…
И мы помиримся.
Вот только кофеек для меня сделать некому… Да, надо бы позвонить Ирочкиной тетке и поддержать ее морально, хотя, в чем именно состоит эта моральная поддержка, я не знаю. Приехать и держать Ирину тетку за руку, утешать ее, поить горячим чаем и заставить ее принимать лекарства? Я не знаю, способна ли я на такое…
Главное сейчас – помириться с Гришей! Я всегда старалась решать проблемы по мере их поступления. И первоочередная задача в данный момент – необходимость заключить с Гришей мир, загладить свою вину
