оказался у них в руках, его умертвили, а вместе с ним и всех киевлян. Уместно уточнить, что князь задохнулся под тяжестью наложенных на него досок и ковров. Этой казни русские летописцы простить врагам не могли, но следовало бы знать, что подобная расправа у монголов считалась почетной, ее удостаивались исключительно лица высокородные, дабы не проливать их крови.
Одержав столь громкую победу, Чингисиды, казалось, должны были попытаться отогнать русских к Киеву и Чернигову. Но они этого делать не стали, удовлетворившись преподанным уроком: они успокоили свое сердце тем, что разорили несколько городов на кумано-русской границе. Один монгольский отряд проник в Крым, к тому времени сильно разбогатевший на торговле с Генуей и Венецией. Главным портом полуострова была Сольдая, нынешний Судак, куда генуэзцы приплывали за северными мехами, белкой и черно-бурой лисой, а также за рабами, которых перепродавали в Египте. Монголы этот торговый центр уничтожили, и это был их единственный «недружелюбный» поступок по отношению к латинскому миру.
В конце 1222 года Джебэ и Субутай напали на прикамских болгар. Этот народ тюркской расы и мусульманского вероисповедания жил в лесах, окружавших нынешнюю Казань, недалеко от того места, где Кама впадает в верхнюю Волгу. Он торговал с Персией и Хорезмом дарами северной природы: мехами, воском и медом. Болгары встретили монголов с оружием в руках; но были завлечены в засаду, окружены и во множестве уничтожены.
После этого Темучжиновы ратоводцы стали подумывать о возвращении в Азию. Они пересекли Волгу (в ее нижнем течении), Урал, склонили к покорности кочевавших восточнее этой реки (в районе нынешнего Уральска и современного Актюбинска) тюрок-канглы, а затем, миновав Эмиль и Тарбагатай, возвратились в Монголию.
Чингисхан мог быть доволен. В ходе этого разведывательного рейда Джебэ с Субутаем покрыли расстояние, равное восьми тысячам километров, и, одержав ряд побед над персами, кавказцами, тюрками и русскими, доставили ему ценные сведения о пройденных странах. Субутай воспользуется этими знаниями через два десятка лет, когда Чингисовы сыновья поручат ему завоевание Европы.
Годы покоя
Осенью 1225 года Чингисхан возвратился из Туркестана в Монголию, на берега Туулы, в район нынешней Урги. Наступили годы отдыха Великого Завоевателя. Его власть простиралась от Самарканда до Пекина. На беспокойных границах обширной империи ратоборствовали его верные воеводы, подавляя любые попытки сопротивления. Ему, встретившему так много жизненных трудностей попервоначалу, за судьбу своего творения теперь можно было не беспокоиться. Не будучи стариком — в тот период ему было 58 лет, — он вполне мог рассчитывать на относительный покой. Именно таким, занятым мыслями об отдыхе, представляет нам Есугаева сына четыре века спустя его далекий потомок, монгольский историограф Саган Сэцэн, который изобразил этого железного человека стоящим на краю вешнего поля, грустным и задумчивым, охваченным неизъяснимой тоской: «Вот прекрасное место для собраний спокойного народа, прекрасное пастбище для оленей и серн, отменное место для отдыха старого человека».
Но в действительности отдых Покорителя Вселенной не носил характера буддийской пасторали. Как он отдыхал, мы знаем: прежде всего устраивая гигантские звериные облавы, подобные тем, в которых участвовал в 1223 году под Ташкентом, видя в них разновидность войны; его развлекали также всевозможные игры и, естественно, попойки.
Некоторое представление о досуге Чингисхана можно составить по рассказу китайца Чжао Хуна, представлявшего при его правой руке, каковой являлся Мухали, ханчжоуский двор. Как-то раз Мухали пригласил к себе посла и спросил:
— Сегодня играли в конный мяч… почему ты не пришел?
Китаец ответил, что, не будучи приглашенным, принять участие в царской забаве не дерзнул.
Тогда Мухали сказал:
— Ты приехал в наше государство, — следовательно, стал человеком одной с нами семьи. Приходи веселиться всякий раз, когда бывает пир, игра в мяч или облава на зверя и выезд на охоту. Зачем еще нужно приглашать и звать?
Расхохотавшись, он велел послу выпить шесть штрафных чаш вина и отпустил его только тогда, когда тот сделался совершенно пьяным.
Мухали, между прочим, проникся настоящей дружбой к этому китайцу, который в войне с «Золотым царем» показал себя весьма способным военачальником. Когда настал день прощания с Чжао Хуном, Мухали приказал сопровождавшим его чиновникам «во всех хороших городах оставлять его на несколько дней дольше, давать ему пить хорошее вино и есть хорошую пищу. И в конце добавил:
— Пусть играют для него на хорошей флейте и бьют в хороший барабан!
Услаждать игрой на музыкальных инструментах, само собой разумеется, должны были луноликие красавицы; известно, что, например, за Мухали во время походов следовало до двадцати музыканток. Китайские дипломаты к тому же отмечали особый дар Мухали подбирать себе женщин. «Когда ваш посол представлялся монгольскому полководцу, — доносит один из них венценосному Цзинь, — после обмена протокольными любезностями его пригласили сесть и испить вина в компании одной из жен Мухали… Вместе с ним сидела его жена принцесса Лай Мань и все восемь наложниц, которых величают госпожами. Упомянутые наложницы все ослепительной белизны и красивой наружности. Четыре из придворных дам — дочери цзиньских разбойников, а четыре других — татарки. Из всех восьми четыре госпожи особенно красивы и пользуются наибольшей любовью Мухали. Все одеты в платья и шелка, какие носят северные варвары».
Главное удовольствие на подобных раутах, естественно, заключалось в распитии вин. Чингисхан утверждал, впрочем, что приличие позволяет напиваться лишь три раза в 30 дней. К этому он добавлял, что было бы лучше, если бы люди бывали пьяными два раза в месяц или даже один. «Но было бы лучше, если бы люди не пили вина вовсе. Однако где найти человека столь достойного поведения?» — с грустью замечал он.
Мы уже указывали на разницу между зверством монгольских воинов и добродушным поведением Есугаева сына в кругу близких. Более того: как ни странно, но Чингисхан, этот варвар, при случае демонстрировал великодушие и светскость воистину неожиданные и не свойственные его окружению!
В 1200 году, когда Чингисхан находился в Трансоксиане, скончался один из его старых вассалов, киданьский вождь Елюй Люге, при поддержке монголов возвративший себе небольшое княжество в Ляодуне, что на юге Маньчжурии. Его жена Яо Лисю стала управлять делами сама с согласия Темуге- отчигина, брата Завоевателя, оставленного им царствовать в Монголии на время его отсутствия. Когда Чингисхан возвратился, она с сыновьями явилась в царскую ставку. «Представ перед своим господином, она, как требовал этикет, опустилась на колени. Тот принял вдову необычайно ласково и даже оказал честь — наиболее желанную! — поднеся ей чашу. Она предложила, чтобы ее княжество перешло к старшему сыну Елюя Люге, юноше, который сопровождал царя в войне с хорезмшахом и которым он, Чингисхан, был очень доволен. Завоеватель одобрил пожелание регентши, отметив его разумность и справедливость… Когда она стала прощаться, он дал ей девять пленных китайцев, девять чистопородных лошадей, девять слитков золота, девять штук шелковой ткани и девять драгоценных украшений» (число «9» у монголов считается священным. — Р. Г.). Что касается киданьского княжича, то его услуги были оплачены не менее щедро.
— Твой отец, — сказал ему Покоритель Вселенной, — когда-то отдал мне тебя как залог его преданности. Я всегда относился к нему как к своему младшему брату и люблю тебя как сына. Командуй моими войсками (в Ляодуне. — Р. Г.) вместе с моим братом Бельгутаем и живите в тесном содружестве.
Чингисхан поступил точно так же с наследником онгутских князей, несторианином Бо Яохэ. Этот 17- летний молодой человек тоже сопровождал его в Хорезмийской кампании. По возвращении из похода Завоеватель женил его на собственной дочери Алахай-бэги. Бо Яохэ и Алахай мирно княжили в своей отчине, находившейся в районе Гуэйхуачена, северо-западнее Шаньси, управляя тюрко-онгутским народом,
