— Почему ты… все изменил?
— Там, за воротами, снайпер. Меня тоже решили… потом. Много знаю… — Он усмехнулся и глянул на мертвое тело Сечкина, так и лежащее на столе с раскинутыми в стороны руками. — Он не знал, что я знаю еще больше, чем он думает.
Полковник посмотрел на часы.
— Сиди здесь, — сказал он и двинулся к выходу, но у самой двери обернулся. — Если жить, конечно, хочешь.
Я сидела и ждала.
Минут через десять на улице раздался характерный хлопок, а еще через минуту сильно запахло бензином, и полковник появился в дверях.
— Теперь чисто. Пойдем.
Мы прошли мимо трупов на верхней площадке и спустились по лестнице на первый этаж. Наверху, в дальних комнатах, уже трещал огонь.
— Подожди, — сказал он возле выхода, подтянул за ноги труп Хряща, посмотрел, как расположены входные отверстия, перевернул его спиной вверх и вспорол ножом камуфляж.
— Можешь не смотреть, — не оборачиваясь, сказал он и воткнул нож в мертвую плоть.
Обе пули, выпущенные из моего «макарова», он нашел за считанные минуты. Положил их в карман и вытер руки о распоротую форму покойника. Потом заглянул за стойку, вытащил оттуда мою сумочку и сунул ее мне в руки.
Наверху затрещало, и я подняла голову — огонь уже вовсю пожирал верхнюю лестничную площадку.
Входная дверь распахнулась, и я обернулась — на пороге стоял… Гром.
— Стоять, — твердо приказал он полковнику.
Тот повернулся к нему, и время почти остановилось.
— Не-ет! — заорала я и кинулась на полковника — он уже стрелял.
Я сбила полковника на стойку охраны. Он вывернулся, но я ударила его в пах и сразу же — лбом в лицо. Полковник взревел и отшвырнул меня прочь.
Гром медленно оседал на пол.
Полковник пригнулся, и я получила страшный удар в живот, отлетела к стене и ударилась затылком. В следующий миг полковник сидел на корточках передо мной.
— Дура, — с презрением сказал он. Вытащил из кармана мой «макаров», вынул обойму, неторопливо выщелкал оставшиеся патроны на пол, вставил пустую обойму обратно и сунул пистолет мне в руки. Сверху уже сыпался раскаленный пепел.
Я попыталась подняться.
Полковник усмехнулся, вытащил из кармана две вырезанные из мертвого тела Хряща пули и, разорвав блузку, сунул их мне в бюстгальтер. Затем поднялся, отошел, и в этот момент верхняя лестничная площадка рухнула вниз.
Когда я пришла в себя, все вокруг пылало. Я собралась и поползла под горящими балками и досками к выходу. Волосы затрещали. У самых дверей я взяла за руку Грома и, упершись ногой в стойку, потянула его на себя. Он застонал и очнулся. Я из последних сил, сантиметр за сантиметром, тащила его по ступенькам на дорожку.
Здесь шел дождь. Я смогла подняться на колени и осмотреть рану Андрея Леонидовича — похоже, пуля зацепила артерию предплечья. Я зубами оторвала ремешок от своей сумочки и что есть силы перетянула руку. Кровотечение резко ослабло. Затем я подняла Грома на ноги, и мы в обнимку поплелись к воротам. Дом позади нас пылал, освещая стволы сосен ярко-желтым светом.
Я подтащила Грома к небольшой черной машине, погрузила его на заднее сиденье, села за руль и пощупала зажигание. Ключей не было.
— Вот, держи, — протянул руку Гром.
Это были ключи.
Я вывела машину за ворота и поехала через лес к трассе.
«Мазда» тихо шуршала по мокрому шоссе. Капли дождя с лету разбивались о лобовое стекло… как маленькие букашки… как я. Гром то проваливался в небытие, то снова приходил в себя.
— Где вас носило, Андрей Леонидович? — начала я, чтобы помочь ему удерживать сознание. — Я его жду, жду, а его все нет и нет!
— Ты за дорогой следи, — тихо ответил он. — Дождь.
— Это я вижу.
— Возьми документы… у меня в пиджаке… врачам скажешь, что нашла меня на въезде в Рублево, прямо на дороге… поняла?
— Конечно. Врачам же надо что-нибудь написать… и менты тоже… поинтересуются. Вы-то что говорить будете?
— Я же тебя этому учил! — слабо возмутился Гром.
Я отчетливо слышала, как с каждым словом слабеет голос Андрея Леонидовича, и мне это не нравилось.
— Сечкин мертв, — как бы между прочим сообщила я.
— Как — мертв?! — чуть не подскочил Гром.
— Убит за четверть часа до вашего прихода.
Я слышала, что Гром затаил дыхание. Такое с ним случалось крайне редко и только в минуты наивысшего возбуждения. Все было понятно: столько разрабатывать «объект», чтобы потом даже не иметь возможности его допросить, это обидно.
— Черт с ним! Может быть, так оно и лучше… — выдавил он после двух или трех минут молчания. — Нам бы его все равно не отдали. Кто его?
— Свой. Тот, что в вас стрелял.
— А-а… этот…
Гром снова замолчал, и я даже начала тревожиться.
— Знаешь, Юленька, — первым прервал молчание он. — Они ведь там рынок не поделили. Бандиты думали Сечкина хлопнуть — для того и пригласили. А он не дурак оказался — опередил. И кроткие унаследовали землю…
— Что-что? — повернулась я.
— Это из Писания… «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю»… — Гром говорил все с большим трудом. — Я раньше не понимал… как это может быть… ведь выживает сильнейший… а теперь понял…
— Ну и?..
— Все просто: они не остановятся, пока не уничтожат друг друга окончательно… И тогда кроткие унаследуют мир.
Я удивленно хмыкнула: такое я от него слышала впервые.
— Суров, — позвала я. — Когда это ты Писание начал читать?
Он не отвечал.
Я обернулась. Гром снова как-то осел вниз, на сиденье.
— Эй, Суров! — крикнула я. — Ты только не отключайся! Я должна знать, живой ты еще или уже нет.
— Живой, — совсем слабо отреагировал Гром: удерживать сознание ему было все труднее и труднее.
Я на максимальной скорости вела машину в сторону Рублева. Капли дождя барабанили по стеклу.
Когда я добралась до местной БСП, Гром почти истек кровью. Врачи моментально переложили его на каталку и бегом повезли в операционную.
Я вышла во двор больницы, вспомнила и пошарила за пазухой: в ладони лежали две пули, выпущенные из моего «макарова» и вырезанные из мертвого тела Хряща. Я размахнулась и швырнула их в темноту. Потом прошла к машине, села за руль и откинулась на сиденье. Дворники с хрипом елозили по стеклу, размазывая дождевые капли в сплошное бесформенное месиво, стекающее куда-то вниз, в дорожную грязь.
