на месте, прикрыв от колючего снега лицо рукой. В уши ворвался близкий удар колокола. У них, что, церковь рядом с вокзалом?
МИХАИЛ
Когда эти су… Вот черт! Не могу цивильного продолжения придумать. Выходит, все-таки суки. Так вот, когда они научатся входную дверь закрывать? Ладно бы лето. А так разморозим батареи, что подле двери, вот тогда и нахлебаемся по макушку всем подъездом. Какой-то я последнее время злой. А и будешь злым, когда беда за бедой. Сначала Ерша на моих глазах в клочья разорвало, теперь вот Васич пропал… И пропал ведь… чуть не сказал 'средь бела дня'. Да нет. Ночь была, притом с метелью. И все равно, с его-то опытом… Ну, куда он мог подеваться? На перроне обнаружили только вещмешок, в кармане которого лежал бумажник с деньгами и документами. Коллеги из Барабинска на его подельников грешат. Логика в этом, определенно, есть. Только пустышка это. Ну и что, что в показаниях путаются? Столько выпей и ты жену с тещей путать начнешь. Проводница вагона факт пьянки подтвердила. И Васич, по ее словам, когда поезд отходил от перрона, шел за своими спутниками на некотором отдалении. Потом налетел снежный заряд, и она закрыла дверь. С этой минуты Васича никто больше не видел. Смерч его, что ли, унес? Бред! Но Васича нет, и Ольга теперь страдает. А тут еще 'шептуны' всех полов и мастей перчику на раны подсыпают. Из чистого альтруизма, разумеется. Чем опять почтовый ящик набит? Реклама… опять реклама… а это что? Письмо… И даже мне? Интересно, от кого? С-Петербург, нотариус палаты?2 Розенфельд С.В. Что характерно: у нас, что ни нотариус, так Розенфельд. Ладно, конверт в папку, рекламу в мусоропровод. Оставлять в ящике нельзя, непременно какой мелкий подожжет.
Вот дверь, вот ключ. Открываю первое вторым, и я в прихожей. Окромя кота с усердием дерущего свой коврик — никого. Это, как бы, меня не ждали?
— Солнышко, я дома!
Нет бы, помолчать — целее был бы. В прихожую выкатывается злобное 'солнышко' и рядом с ней…
— Рая, ты как здесь?
Рая молчит, поскольку перешипеть 'солнышко' задача трудновыполнимая.
— Ты че разорался? У нас Лена с маленьким.
Час от часу… Спрашиваю на полтона ниже:
— По какому случаю парад але?
Моя половина смотрит на меня уничижительно и поворачивается к Рае:
— Объясни ему.
Рая, моя однокашница по школе милиции, мать Коли Ершова, берет меня за руку и ведет на кухню.
— Понимаешь, Лену из общежития ГУВД выселили…
Я хоть и не рыбак, но как выглядит вытащенная на берег рыба, представляю хорошо. Поэтому, для того чтобы представить, как я сам выглядел в этот момент, отражаться в зеркале нужды не было. Наконец, с шевелящихся под выпученными от удивления глазами губ слетели первые слова:
— Это как?
— Читай сам! — Рая протянула мне половинку листа бумаги, на котором добротным канцелярским стилем излагалось, что поскольку Ершова Е.А. не связана трудовыми отношениями с ГУВД, то, в соответствии с договором найма жилого помещения в общежитии, подлежит выселению в трехдневный срок.
— Тут написано три дня, почему сразу не сказали? — спросил я Раю.
— Так они еще и не прошли. Просто мы не стали дожидаться, когда придет ОМОН, и освободили помещение досрочно.
— Гордые, значит? — я тяжело опустился на табурет. — И что вы теперь с вашей гордостью делать намерены?
— А ты чего раскипятился? — в свою очередь вспыхнула Рая. — Можно подумать, ты бы чем помог!
— По крайней мере, попытался, — все еще раздраженно парировал я. — В крайнем случае, до генерала бы дошел.
— Ты посмотри-ка на этого ходока, — обратилась Рая к моей супруге. — Так бы он тебя и принял! Нынешний, он у нас не то, что давешний.
— Зря ты так, — сказал я уже примирительным тоном. — Генерал мужик правильный. Может и посодействовал бы. Да что теперь говорить. Обратно Ленку никой генерал не вселит. А что ФСБшники говорят?
— Сочувствуют. Обещают помочь при первой же возможности.
— Цену таким обещаниям ты знаешь не хуже меня, — горько усмехнулся я. — Скажи лучше, что делать собираетесь?
— Увезу их в Купино, там у меня большой дом, участок. А как Лена с декрета выйдет, я ее к себе в отдел переведу. Так что ты за нас не переживай — перетопчемся! Ты лучше помоги с 'Газелью', у вас в батальоне, я знаю, есть полугрузовая, вещи перевезти.
— И с 'Газелью' помогу, и с погрузкой, только… — Закончить фразу у меня не получилось, лишь глубокий вздох невольно вырвался из груди.
Рая посмотрела на меня все понимающим взглядом.
— Брось, Миша. В твои ли годы стены лбом таранить? Пусть подавятся!
На следующий день я смотрел на отъезжающую 'Газель' и думал о том, что Ленке с малышом в деревне будет лучше, чем в городе. В оправдание, в успокоение ли пришла мне в голову эта мысль — не знаю, но полегчало.
Я перечитал письмо от нотариуса еще раз, отложил бланк в сторону и откинулся на спинку кресла. Чудны дела твои, Господи! Я, конечно, помнил о том, что в Питере у меня был — я ведь даже не знал, жив он или нет — двоюродный дед Юзеф. О нем у меня остались самые смутные воспоминания. Я ведь был совсем мальцом, когда в первый и последний раз навещал деда Юзю в его коммунальной квартире в старом питерском доме где-то в районе Сенной площади. Когда же я получал о нем последнюю весточку? Лет тридцать назад? Как не все сорок! И вот теперь меня приглашают вступить в права наследования. Недвижимость почитай в центре Питера и счет в банке. Интересно, какая на счету сумма? Хотя, если продать одну квартиру и то нехило выйдет. Надо ехать.
Ускорил отъезд, как ни странно, мой непосредственный начальник. Пригласил в кабинет, вроде как по делу. Потом сказал, не глядя в глаза, что видел проект нового штатного расписания, того, что для полиции. Так в нем моей должности нет. Вывод предложил делать самому. Дело нехитрое: должность сокращают, возраст пенсионный — не служить мне в полиции. Кабы не наследство деда Юзи, так и загрустил бы, наверное. А так, вышло как в песне Галича, в исполнении Высоцкого на старой магнитофонной ленте: 'Появляюсь на службу я в пятницу, посылаю начальство я в задницу…'. И как стал я оформлять пенсию, так перестал засиживаться на службе дольше положенного, а потом и вовсе обнаглел: взял впервые в жизни кратковременный отпуск для решения неотложных дел по семейным, стало быть, обстоятельствам и отбыл в северную столицу России город Санкт-Петербург.
Еще на трапе самолета придавило меня к земле тяжелое питерское небо, и хлестанул по лицу соленый балтийский ветер. И пусть про соль я приврал, но и без нее ветерок пробирал до костей.
В зоне прилета меня ожидал господин Розенфельд. Он был примерно одних со мной лет и ничем не отличался от типичных представителей своей национальности: черные кучерявые слегка тронутые сединой волосы, умное лицо и глаза, вобравшие в себя печаль многих поколений.
Пока шло опознание, пока мы приветствовали друг друга, пока я сообщал нотариусу, что другого багажа кроме сумки, той, что в руках, у меня нет — все это время он косил взглядом за мое плечо. Это слегка раздражало, но не заставило меня обернуться. Я ждал приглашения на выход, но Розенфельд спросил:
— Вы прилетели один?
Я, конечно, удивился, и, конечно, хотел ответить, что, да, я прилетел один, но нотариус так
