внимательно товарищей и улыбалось беспрестанно. В зубах у него торчала цигарка, за плечами висела сумка, на голове рваная шапчонка сидела колпачком. Разбитые лапотки на ногах и крошечный кисетик с табаком в руках свидетельствовали о деревне.
Он спросил робко:
— Огонек есть, ребятки?
— А табаку дашь?
— Держи!
Кисет переходил из рук в руки. Маленькие люди, совсем, как взрослые, крутили цигарки, сыпали табак, подбирая с ладони все до последней крупинки, закуривали друг у друга.
Мальчик сказал:
— Согнали с вокзалов. Ночевать негде.
— Ночевай с нами.
— Где?
— У нас подвал есть. А ты откуда?
— Рязанский.
— Побираешься, что ли?
— Маненько побираюсь. А то песни играю.
Все враз пошевелились, осмотрели пришельца с ног до головы. Один сказал серьезно:
— А ну-ка, попытаем тут на остановке!
— А что ж? Я на вокзалах сколько играл.
Они встали и пошли друг за другом одиночками.
Иван Архипович пропустил их мимо себя молча. Они, не замечая его, прошли сурово, но твердо. Они не жались от дождя и сырости, за ними — почувствовал Чугунов вдруг — стояла суровая, жестокая жизнь, голод и холод, но босые ноги их шлепали по грязи уверенно, глаза в электрическом огне сверкали буйной отвагой.
И этой отваги, выброшенной попусту на мостовую, было старому рабочему жаль до слез. Он забыл о трамвае, пошел за маленькими оборванцами. Они разбрелись по углам павильона, стали у косяков, нахлобучив картузики, засунув руки в карманы, прислушиваясь к певцу.
Пассажиры рассматривали маленького артиста, его шапочку колпачком, суму за плечами, разбитые лапотки. Он стоял одиноко на заплеванном асфальте перед толпой. Голос у него срывался, но жесткие слова выплывали из песни с отчетливой звонкостью:
Совсем маленький мальчуган бродил между пассажирами с пачкой спичек в руках. Он поднял на Чугунова глаза, шепнул, чтоб не помешать пению:
— А спичек надо?
Иван Архипович взял коробку, заплатил деньги. Крошечный купчик этот скинул с головы картузик, бросил туда пятачок, потряс звенящими монетами и закричал, не скрывая своего торжества:
— Сорок копеек наторговал, ей-право!
Он шел дальше, продавал спички и, получая деньги, вытряхивал их все из картуза, пересчитывал и восторженно доводил до сведения покупателя:
— Скоро полтинник будет!
В павильон шипя вполз вагон. Пассажиры сорвались с мест. Мальчик кончил песню, но шапчонку свою он протянул слишком поздно: вороху шляп, картузов, непромокаемых пальто, остервенело осаждавших вагон, было не до него.
Мальчишки заглянули в шапку артиста, выбрали оттуда деньги и перебрались за угол в другой павильон. И через минуту уже слышал Иван Архипович оттуда:
Иван Архипович остановил проходившего мимо оборванца, спросил:
— Слушай, ты не знаешь такого мальчишку — Пыляем звать?
— А тебе зачем?
— Надо.
— Не знаю.
Какая-то старушка в белом шарфике на сморщенной шейке покачала головой:
— Где родители твои?
— Умерли.
— Что ты в приют не идешь?
— Местов нет.
Он проворно ушел, ничего не прося — должно быть все они давно уже уверились в бесполезности обращения к этой толпе запакованных в пальто, пиджачки, юбки и кофточки, запечатанных в них накрепко людей.
— Разве всем напомогаешься? — вздохнула старушка.
Иван Архипович ответил зло:
— Я не видал, чтобы вы хоть одному помогли:
— Дерзкий! — отвернулась старушка от него.
Чугунов встал. Тяжкий, как камни, суровый, как свинцовое небо, набухшее тучами, страшный быт этих маленьких людей стоял перед ним. Он с тоской пошел было к вагону трамвая, как вдруг с передней площадки сошла девочка, огрызаясь назад:
— А тебе жалко? Не у тебя прошу!
— Иди, иди, девочка! — кричал кондуктор.
Иван Архипович загляделся на маленькую нищенку. Косичка у нее жалко болталась на спине, из коротких рукавов заплатанного пальтишка, как восковая свечка, торчала только одна худенькая ручонка — другой рукав болтался на обрубке руки.
— Девочка! — крикнул Чугунов, — девочка!
Она пугливо втянула в плечи маленькую головку в большом нависшем платке, но оглянулась. Чугунов узнал в ней нищенку, которую видел в больнице. Она подошла к нему с протянутой рукой. Иван Архипович схватил ее ручонку.
— Ты помнишь, я в больницу к тебе приходил?
Она, вспоминая, кивнула головой, но промолчала.
— Разве тебя уже выпустили из больницы?
— А чего ж? Я — здоровая!
— А рука?
— А что рука? Нету руки.
— И опять по вагонам ходишь?
— А что ж не ходить. Не маленькая я, даром кормить не будут.
Чугунов решительно взял ее за руку:
— Пойдем, я тебя даром покормлю. Пойдем к нам.
Ему пришлось уговаривать ее очень долго. Только напуганная полившим дождем, решилась она войти с ним в трамвай.
Более же всего ее соблазнило обещание Чугунова, дать какие-нибудь башмаки на ее босые
