О господи! Наверное, сердечный приступ. Я помчалась на кухню, достала из аптечки валидол и нашатырь. Вернувшись в зал, я попыталась привести его в чувство с помощью тампона, смоченного нашатырем, при этом шлепала его по щекам, опасаясь переборщить.
— Владимир Иванович, миленький! Откройте рот, возьмите валидол.
Безуспешно.
Я разжала ему зубы и затолкала валидол. Затем дрожащими руками набрала 03.
— Говорите. Вас слушают.
— Алло, девушка! Человеку плохо! Вероятно, сердце. Пульс очень слабый. Срочно приезжайте.
— Успокойтесь и назовите фамилию, имя, отчество и возраст.
Фамилию, имя, отчество я назвала, а возраст, к сожалению, я знала лишь приблизительно. И я сказала наобум:
— Пятьдесят. Пришлите, пожалуйста, реанимационную.
— Адрес назовите.
Я быстро продиктовала.
— Ждите. Машина будет.
Я положила трубку и взглянула на Сабельфельда, тяжело вздохнув. Он не подавал признаков жизни. Я снова проверила его пульс и обнаружила его с большим трудом.
В ожидании «Скорой помощи» я металась по квартире, как тигрица в клетке, ежесекундно выглядывая в окно и в глазок входной двери.
Долгожданный звонок заставил меня все же вздрогнуть. Я опрометью бросилась к двери. Врач, молодой высокий парень с усиками, быстрым шагом вошел в квартиру.
— Здравствуйте. Где больной?
Я провела его в зал. Он взял Сабельфельда за руку и тут же обернулся и как-то странно посмотрел на меня. Сердце мое предательски екнуло. Затем он, достав из чемоданчика фонендоскоп, расстегнул ему ворот рубашки и послушал сердце. А когда он, приоткрыв Сабельфельду веко, проверил зрачок, сердце у меня забилось в пятках, а челюсти выдали барабанную дробь.
— Он мертв, девушка. Вероятно, сердце отказало. Я уже ничем ему помочь не смогу. Вызывайте милицию. Он ваш родственник или знакомый?
— Знакомый.
Я во все глаза смотрела на него и не верила:
— Как мертв? Не может быть! Да сделайте же наконец что-нибудь! Вы же врач.
— Милая девушка, он уже начал остывать. Еще раз повторяю — я ничем не могу ему помочь. — Он развел руками.
— А может, это клиническая смерть? Может быть, еще можно его спасти? Возьмите его в реанимацию! — продолжала я упорствовать, хотя и понимала, что это глупо.
— Мы покойников не возим. Возьмите его за руку, и вы сами все поймете.
Я взяла Сабельфельда за кисть. Комментарии, как говорится, излишни. Врач направился к выходу.
— Извините за беспокойство, — прошелестела я одними губами, закрывая за ним дверь.
— Ничего. Это наша работа.
Вернувшись в зал, я снова схватилась за телефон, но, немного подумав, положила трубку. Я решила проверить документы Сабельфельда, чтобы не мямлить снова о возрасте, о других его данных.
Так, по крайней мере, я сама себе попыталась объяснить свои действия. Но если быть до конца честной, то это просто веление моего шестого чувства.
Хорошо же я буду выглядеть перед блюстителями порядка. Три часа ночи. В квартире одинокой женщины внезапно умер почти незнакомый ей мужчина.
— О-ля-ля, Таня. Похоже, позор и бесчестье дому обеспечены. Везет же мне, как утопленнику. Осталась без клиента, без работы, да еще в столь двусмысленном положении.
Достав из нагрудного кармана документы, я извлекла из них всю нужную мне информацию и вернула их на место.
Сабельфельду, оказывается, было пятьдесят три года. Затем, вновь подчинившись велению интуиции, я обыскала одежду своего бывшего клиента, причем весьма тщательно, по всем правилам. И под воротником пиджака сзади нашла весьма интересную штучку, присутствие которой говорило о том, что беседа на нейтральной территории все равно бы не удалась без свидетелей. Это был «клоп».
Привет семье, как говорится. Подумав, я смыла его в унитаз. Чужого мне не надо. Набрав 02 и бегло обрисовав ситуацию, я уселась в кресло и тупо уставилась на двенадцатигранники. Взяв их в руки и перетасовав, мысленно задала вопрос: «Что ж теперь-то будет?» И бросила их на стол.
35 + 1 + 22 — «У вас есть тайные враги, о которых вы и не подозреваете».
Вот так. Враг в тылу. А я безоружна и беззащитна. Блеск.
Впервые гадание проходило в столь пикантной обстановке: на столе остывший нетронутый кофе, в кресле рядом остывающий покойник, в другом зеленоглазая ворожея со сбившейся от частых в последние полчаса хватаний за голову прической, с магическими костями в руках. Весьма романтическая сцена. Прямо как в средневековом романе.
Я еще не успела отыскать врага в тылу Сабельфельда, зато приобрела его в своем. Очень мило. п
Я взяла чашку с кофе, отхлебнула и, брезгливо поморщившись, поставила ее на место.
Прокол, конечно, непростительный. Проверив его кабинет, я не придала значения одежде. Значит, все беседы, которые мы вели с Сабельфельдом, самым замечательным образом прослушивались. Слегка поворочав клетками серого вещества, я пришла к выводу, что «клоп» — дело рук близкого человека. Сложно постороннему угадать, какой костюм наденет Сабельфельд, — слишком уж дорогостоящая операция.
Единственный вывод напрашивался сам собой. Как вы уже догадались, дорогой читатель, я, конечно же, подумала о своей тезке. Кстати, я ее даже не известила о смерти мужа. И кроме того, внизу сидел в машине, дожидаясь Сабельфельда, ничего не ведавший Геннадий. А я совсем забыла об этом. И недостойно хорошего детектива помнить в такие моменты лишь о себе, родной. Срочно надо это дело поправить.
Я взяла телефонный справочник и отыскала номер домашнего телефона Сабельфельда.
— Алло! Татьяна Александровна, это Татьяна вас беспокоит.
— Я слушаю вас. Что случилось? Где Владимир Иванович?
— Татьяна Александровна, случилось несчастье. Владимир Иванович умер от сердечного приступа.
— Как умер? Он никогда в жизни не жаловался на сердце?!
Интонации ее голоса повысились почти до визга.
— Мне очень жаль. Я вам очень сочувствую. До свидания. — И повесила трубку. Слушать ее рыдания, в которых я подозревала нотки фальши, у меня не было ни сил, ни желания.
Оставался мирно дремлющий в «мерсе» водитель. Но с мужчиной такой вопрос провентилировать гораздо проще.
Я спустилась по лестнице — лифт, разумеется, не работал — и постучала в боковое стекло. Геннадий открыл дверцу и, сонно зевнув, потянулся:
— А где Владимир Иванович?
— Гена, ему твои услуги уже не понадобятся. Он умер.
— Как умер?
— Сердечный приступ. Так что езжай, ставь машину и отправляйся спать.
— Татьяна Александровна, он никогда не жаловался на сердце. На печень — было дело. Странно все как-то.
Я пожала плечами.
— Возраст. Он ведь уже не мальчик был. Может быть, выпил лишнего. — Я сразу вспомнила вчерашние пляски вприсядку моего сердца. — И у меня к тебе просьба.
— Какая?
— Не говори в милиции, если тебя вызовут, по какой причине мне пришлось общаться с
