— Как поспешно вы судите о будущем, — с упреком усмехнулся «кабальеро». — Мы воздвигнем нового бога, и все поклонившиеся ему найдут свое место на ступенях нашего Храма. Но высота ступени зависит от личного участия в нашем общем деле как отдельных особей, так и целых наций. Люди отдадут нам последние гроши за пропуск в мир иллюзий. И мы никого не отринем. Разумная селекция, отбор, соответствующее рангу воспитание, наиболее ценным в биологическом плане особям мы гарантируем. Не скрою, нам очень нравятся ваши женщины, некоторые способны существенно улучшить породу, однако мы не позволим им рожать…
Они были одни в комнате. На размышление даны секунды: грохнуть пресс-папье в маслянистые, обсыпанные перхотью кудри витии или задушить? Вадим запоздало ощутил, как его пальцы входят в горло бледнолицего. Он оторвал от пола легкое тельце в черном мундире с серебряным галуном. По паркету заскребли детские башмачки с серебряными пряжками. Резкий удар по голове ослепил, как вспышка магния, и выключил сознание. За портьерой прятался охранник. Вадима скрутили. Он очнулся почти сразу, чувствуя ломящую боль в отбитом затылке.
Оправляющий одежду «тореадор» с грустью потрогал носком туфли белокурую голову Вадима. Потом заговорил утомленно и без злости:
— Мне всегда не хватало такого красивого и сильного тела, как у тебя… — Он поставил каблук на грудь пленника. — Почему мне не дано такого тела?
— Потому что твоя жизнь — лжива и пуста… — Поверженный, распятый по рукам и ногам, Вадим продолжал бунтовать. — У тебя никогда не будет родины, любви, настоящей, некупленной женщины… И ты знаешь это, тварь, и потому опускаешь мир все ниже, даже ниже своего животного сознания…
Вадима ударили сверху в грудь и в живот, он захлебнулся кровью.
— Но ведь кто-то должен наследовать землю, — меланхолично заметил «кабальеро». — Слышите стук в Златые Врата? Мы стелим одежды и трупы врагов перед шагами Грядущего властелина земли.
Сквозь кашель и хрип Вадим продолжал выплевывать ядра холодной ярости:
— Нет!.. Пока я дышу, я буду зубами грызть эту землю, но ты… ты ее не получишь.
— Ты хочешь грызть землю? Она твоя, вся, — слабая усмешка тронула фиолетовые губы «тореадора». Он сделал знак охранникам и косолапо поплелся к столу.
Вадима поволокли по коридорам, уже не церемонясь. По ступеням тащили за ноги, соскребая кожу с позвонков, кровяня затылок. По запаху лекарств и особой напряженной тишине он понял, что попал в медицинский бункер. С него сорвали одежду, швырнули на высокий хирургический стол. На шее, запястьях и щиколотках щелкнули зажимы. Люди, зашитые до бровей в желтые комбинезоны, кололи онемевшее тело иглами, опутывали проводами, приклеивали датчики ко лбу, ключицам, средостению. Тело вздрагивало и дрожало под ударами электрического тока. Горели волосы. Тошнотворный дым забивал легкие. Почти зажившая рана в боку вскрылась. Вскоре он перестал что-либо чувствовать. Сколько прошло времени, он не знал, не помнил. Животное желание выжить еще заставляло биться сердце. Он отупел от монотонного дрожания стрелок и гудения приборов. Мозг пульсировал в такт сигналам светодиода. Подменный мертвый голос, равнодушный и бесстыдный, тайно живущий в глубинах сознания, без промедления выдавал тайники его памяти и любви. «Да — нет» и снова «Да — нет». «Был — не был». Проверка завершилась. Мозг распадался от тупой боли.
Постепенно сознание прояснилось. Он должен был непрерывно думать, мыслить, чтобы удержать убегающую память, закрепиться в мире. Лежа на пыточном столе, он вспомнил звездное небо. И едва уцепившись, вызвал его в воображении.
Мягко покачивался воз, груженный сеном, а он лежал на спине и, закинув руки за голову, всматривался в ночное небо; опрокинутое озеро с косяками мерцающих серебристых рыб. Лежа на возу, он вдруг догадался, что звезды — это атомы какого-то гигантского существа, жизнь которого необозрима и безначальна, как бесконечно время… Это было его собственное открытие, обрывок таинственных знаний, тихий шепот Ангела-Покрова. «Время по-гречески Хронос, а по-русски — Хорс. Срок, если читать по кругу. И Время — круг, хоровод созвездий… Они бродят, как привязанные кони вокруг Коло, Полярной звезды. Время — коло кол… колокол вечности, отбивающий удары».
Мысль оборвалась. Он умирал, не успев исповедать свою любовь перед милосердным и печальным ликом спящего Хорса — Времени Времен.
Крупные звезды на синем бархате ночи. Влажное дыхание близкого леса. Ночной ветер, стужащий лоб. Боль и ломота в отбитом теле. Вадим очнулся. Его волокут на растянутом брезенте, заталкивают на заднее сиденье. Машина трогается с места, резко набирает скорость, слышен свист рассекаемого воздуха за окнами. Вадим слабо пошевелился и приподнял голову. Ночь светла, значит, он все еще на Севере… За рулем сидел Махайрод. По бокам дремала охрана.
— Очнулись, отдышались, коллега? Молодцом! Мы едем в один древний монастырь, — Саблезубый причмокнул от сладострастия, — монастырь семидесяти княжон, вам должно быть это интересно, если вы имеете понятие о гематрии, науке священных чисел. Наука чисел и искусство воли — вот ключи, что открывают все двери… Семьдесят княжон! Грандиозное заклание несостоявшихся цариц… Вы, конечно же, читали Библию, Книгу Судей? Нет! А ведь это так близко к вашим интересам… Так-с, припоминаю… Семьдесят царей с отсеченными пальцами на руках и ногах! А? Каков масштаб деяний Адонаи? Магия, черная ли, белая, ценит кольцевое оформление. Династический путь русских царей Романовых от Ипатьевского монастыря до Ипатьевского дома — тоже мистический круг… Ипат — это Яфет, родоначальник арийского племени. На досуге я люблю играть в мозаику священных букв и чисел… О, если бы когда-нибудь мне удалось сложить слово «Вечность». А вот вы уже одной ногой — в вечности… Простите за неуместный каламбур…
Пленник издал долгий звук, похожий на шипение и клекот, пытаясь разлепить разбитые губы.
Махайрод понял по-своему этот лишенный силы вопль.
— Боитесь смерти, коллега? Напрасно… Смерть нежна! Она как вино на губах — выпить и забыться… А у вас еще есть немного времени! Перед смертью вы успеете узнать, как наказывали провинившихся в плотском грехе монахинь в одном из северных монастырей нашей матушки Руси. Грешен, люблю страшные историйки. Каменный мешок — очень просто и дешево, а главное — без пролития крови, в ней оставалась неповрежденной вся животная душа. Кровь не должна проливаться на землю, от этого всходят цветы памяти. Монастырь этот назван Горицы. Да, немало горя вынесли его насельницы, начиная с первых. Темной осенней ночью царские стрельцы зарубили и бросили в Шексну шестерых монахинь во главе с игуменьей. Потом это живописное местечко полюбилось самому Иоанну Грозному. Он частенько ссылал в Горицы не угодивших ему невест и жен. Царица Марфа, мать убиенного младенца Дмитрия, провела немало лет в этих стенах. Здесь и была похоронена. Слезами пленниц царской крови омыты его казематы и кельи. Ну а для грешниц — гранитные челюсти. Так-то, драгоценнейший коллега. Ах, бедные монашенки: они не могли даже кричать, что гораздо больнее. Они умирали безгласно, ритуально, чтобы не вспугнуть ангела смерти. Мне приходилось видеть, как резник на кошерной бойне отворяет бычку кровь. Двое, а то и трое помощников зажимают животине горло. Если теля успеет мыкнуть, то для жертвы он уже не годится… То же и с народами, редко кто сопротивляется…
Вадим замотал головой, виски сдавило болью. Он вдруг понял, что «коридор», ради которого изнасиловали его мозг, — там, где бродит по траве невесомая Огнеручица, цветут белые фиалки и время бежит так стремительно, что обдает ветерком. Он застонал от отчаяния.
— Что? Вам есть что возразить? Ну вот, кажется, и приехали…
Машина остановилась на берегу реки. Полуразрушенная стена цвета бычьей крови вставала из сумерек. Река сияла ровно, как лист светлого металла, широкая, очень сильная река. На ее глади возвышался темной шапкой небольшой лесистый остров. Двое охранников подхватили Вадима под мышки и под колени, подняли без усилий и потащили в темноту. По заброшенному мостку перебрались через ручей, осклизлый от нечистот, вошли в осыпавшуюся арку монастырских ворот. В тени стен, среди мусора белели цветы, они пахли резко и сильно. Кто высадил их здесь, на заброшенных могилах? Впереди высился мрачный, покинутый людьми барак. Наперекор всему в нем играло радио. Махайрод уверенно направился к высокому полуразрушенному храму. Вадима втащили в сырой проем. Навстречу пахнуло мочой, сыростью, древесной гнилью. С могильным скрипом отворилась дверь, прошли глубже. Махайрод зажег красный фонарик, посветил в разбитое до неузнаваемости лицо Вадима.
— Ну вот и прибыли, коллега. Так сказать, последний приют…
