воспитательница Сокольникова и охранник, кстати, как его зовут?
– Олег Точилин, – сказала директриса.
– Так, значит, Олег Точилин... И все?
Директриса кивнула головой в знак согласия. Я чуть помедлила и сказала:
– Ну, вот теперь мы можем вернуться к вам в кабинет, к детям у меня больше нет вопросов.
В кабинете Морозниковой я спросила:
– А какие отношения были у Никишиной и охранника, дежурившего в ту ночь?
Глаза Аделаиды Анатольевны изумленно расширились.
– Что значит – какие отношения? Да никаких! Вернее, обычные, рабочие... Они и пересекались-то мало!
– А охранники когда-нибудь вмешивались в отношения воспитательниц и детей?
– Нет, – пожала плечами Морозникова. – Зачем им это надо? У них своя работа, у воспитателей – своя.
– То есть как-то вмешиваться в случае, если кто-то активно не слушается, буянит, хулиганит, он бы не стал – я правильно вас поняла?
– Совершенно верно, – ответила Морозникова. – Ну, если только вдруг случится что-то совсем неординарное. Но такого, слава богу, я не припомню. Если ребенок начнет вести себя как-то неадекватно, ему поможет врач. Только при чем тут это?
– Кстати, о враче, – вспомнила я, не отвечая прямо на последний вопрос заведующей. – Что, ваш штатный врач не оставался в ту ночь в детском доме? Все-таки в изоляторе находились больные дети...
– Ну, в этом не было необходимости, – покачала головой Аделаида Анатольевна. – Состояние детей не было критическим, все указания Валентина Андреевна оставила, лекарства тоже... И Варвара Михайловна, и Валерия Георгиевна знают, что делать. А в крайнем случае всегда можно вызвать «Скорую»...
– Только вот ее как раз и не вызвали, – невесело усмехнулась я.
– Я имела в виду другое: если вдруг кому-то из детей стало бы хуже, – поморгала глазами Аделаида Анатольевна.
– И все-таки мне не дает покоя одна мысль, – задумчиво проговорила я.
– Какая? – спросила Аделаида Анатольевна.
– Никишина, на мой взгляд, кого-то выгораживает.
– Хм... Но кого, кого?! – развела руками директриса. – Кого ей выгораживать, не охранника же? Да он и не поднимается к детям, сидит на своем посту.
Я промолчала.
– А у Сережи Губанова в стенах детского дома не было заклятых врагов? Знаете, такое часто бывает между детьми... Хотя бы вот тот мальчик Леша не скрывал, что обижался на Сережу, не любил его.
– Ну, уж вы скажете! Обижались, конечно... Но я же вам говорила! Это все несерьезно, дети сами разбирались в таких проблемах. И потом, с Сережей Никишина была. Как бы туда кто-то проник?
– Но она же не торчала постоянно в этом изоляторе, наверняка куда-то отлучалась. И вообще, вы что- то противоречите сами себе: то вы кричите, что уверены в невиновности Варвары Михайловны, то говорите, что в изолятор, где лежали дети, никто проникнуть не мог. Выходит дело, это она! Но я-то теперь уже тоже убеждена, что это не она.
– Я просто считаю, что это все-таки был несчастный случай, – пробормотала Аделаида Анатольевна.
– Какой там несчастный случай, о чем вы говорите! – вздохнула я. – Убийцу нужно искать, настоящего убийцу. И Никишину защищать.
– А вы все-таки что-нибудь предприняли в этом направлении?
– А чем, по-вашему, я все это время занимаюсь – книжки дома почитываю да кофе попиваю? – съехидничала я. – Но у меня складывается такое впечатление – вы уж извините, – что вы сами не хотите мне помочь. Вы чего-то недоговариваете, Аделаида Анатольевна, и это мне очень мешает продвинуться в расследовании.
– Да господи, ничего я не скрываю! – хватая сигарету, вскричала Морозникова. – Нечего мне скрывать!
«С Никишиной поговори... И Ада тоже врет...» – вспомнила я слова Антонины Губановой, переданные мне Владиславом. Что это – пьяный бред? Откуда она может знать про вранье Ады, если не видела ее несколько лет? Откуда она вообще помнит ее имя? В принципе я догадывалась откуда – мне уже было многое известно про «крашеную выдру», но эти сведения я пока передала только Ярославе Ярошенко, приберегая их до суда. Ирину Викторовну Губанову уличить во лжи не составит труда, куда сложнее вывести на чистую воду саму Морозникову, заставить ее говорить правду. А ведь молчит, молчит, зараза, а еще хочет «истину установить»! И Антонина эта, будь она неладна, отказывается на суд идти. Ну, к ней-то я еще наведаюсь, и думаю, что все-таки заставлю ее прийти. А разговор с Морозниковой можно было заканчивать, поскольку она надулась на меня и молча докуривала свою сигарету.
– Ну что ж, пойду-ка я теперь побеседую с вашим Точилиным, – вздохнула я. – Только здесь уж, извините, наедине – он не ребенок и не находится на вашем попечении, так что я имею на это право.
– Идите, – холодно сказала Аделаида Анатольевна. – Он внизу, на вахте.
– Я в курсе, – ответила я. – До свидания. Вот, кстати, папка с делом Сережи Губанова, я вам ее возвращаю.
Аделаида Анатольевна молча подошла к шкафу и сунула папку туда.
Я еще раз обратила внимание, что в нем лежало еще много таких же.
Точилин сидел за столом внизу и читал газету. Это был достаточно высокий и смазливый парень. Правда, его комплекция для охранника показалась мне хиловатой, ну да я не на работу его нанимать пришла.
– Еще раз добрый день, я частный детектив, занимаюсь расследованием смерти Сережи Губанова по просьбе вашей заведующей, – скороговоркой проговорила я. – Вы, наверное, в курсе?
Олег молча кивнул и спросил:
– А от меня-то вы что хотите?
– Но вы же дежурили в ту ночь.
– Ну и что? – пожал он плечами. – Я тут сижу почти всегда.
– И что, совсем никуда не отлучаетесь?
– Ну, разве что в туалет, – с долей язвительности произнес он. – Я даже обедаю здесь, за этим столом.
– То есть ничего подозрительного вы в ту ночь не заметили? Никто из посторонних не пытался проникнуть на территорию детского дома?
– Нет. Вообще ночь была спокойная, для меня во всяком случае. Это утром весь этот кошмар начался! – махнул он рукой.
– А раньше когда-нибудь были случаи, чтобы кто-то пытался ночью сюда залезть?
– При мне не было, – снова пожал он плечами. – Мы вообще-то ворота на ночь запираем, да и входные двери тоже... Бывает, конечно, вдруг какая-нибудь шпана малолетняя по пьянке орать начинает за воротами. Ну, выйдешь, шуганешь их... Так это все несерьезно.
– Вот эту женщину не видели здесь? – подсунула я ему пресловутую фотографию Ирины Губановой.
– Нет. – Он равнодушно посмотрел на снимок и вернул его мне.
Человек этот явно отличался флегматичностью и неразговорчивостью. Да, собственно, мне и спрашивать было больше нечего. Если охранник и впрямь сидел всю ночь за своим столом, то вполне возможно, что он ничего не слышал, даже того, как хулиганил этот Сережка.
Я уже вышла из детского дома, когда обнаружила, что забыла свои перчатки в кабинете у Морозниковой. Это было просто сущим головотяпством с моей стороны, обычно я никогда такого себе не позволяю.
Пришлось вернуться. К моему удивлению, охранника на месте уже не было. «Видимо, отправился в туалет», – усмехнулась я про себя. Подойдя к кабинету Морозниковой, я обнаружила, что он пуст. И даже не заперт, что меня еще больше удивило. Я поднялась на третий этаж, где встретила одну из воспитательниц.
