еще несколько наших сотрудников, завербованных, кстати сказать, среди ваших подопечных.
Никуленко молчал.
Я попрощалась и вышла. Про «наших сотрудников» я сказала, чтобы ему и вправду в голову не пришла идея бежать на первой попавшейся станции. К тому же мысль попросить Диму помочь не казалась мне сейчас глупой, похоже, милицейская романтика его привлекала.
Когда я подходила к своему купе, я вдруг подумала: зачем Никуленко понадобилось доставать из ящика банку? Хотел уколоться или чайку попить? Вообще-то я не нашла у него ни шприцев, ни воды для инъекций — обычных атрибутов наркомана. Ничего не понятно. Боже, какой странный человек Никуленко!
В купе у меня опять сидел Дима. Когда я вошла, он встал почти по стойке смирно. Я устало опустилась на койку.
— Таня, где ты была?
Ну, слава богу, перешел на «ты».
— Выполняла спецзадание, где же еще.
— Слушай, — он присел рядом со мной, — ты нашла тех, кто подложил бомбы? Кто это? Что, так секретно, да?
Нет, ей-богу, смешно, взрослый, можно сказать, уже пожилой человек, а ведет себя, как ребенок.
— Пойдем, Дим, покурим. Курить хочется, сил нет, — с трудом выговорила я, — а потом в вагон- ресторан сгоняем, надеюсь, они кофе там варят…
В тамбуре, всласть наглотавшись табачного дыма, я рассказала Диме наконец, что вовсе я не из ФСБ, а сама по себе, частный детектив, что бомбы подложила именно я, и никто другой, что председатель Киевского союза художников Григорий Львович Никуленко… ну и, в общем, выложила все как есть. Выложила, наверное, потому, что нужно было разобраться в своих мыслях и догадках, разложить все по полочкам, еще раз проговорить каждый факт.
Надо сказать, слушатель Дима был благодарный. Внимал мне с открытым ртом, сигарета так и истлела в его пальцах — ни одной затяжки не сделал. Как я и предполагала, он предложил мне руку, сердце и тесное сотрудничество.
— Я нем как могила! Мне еще пятидесяти нет, я сильный! — надрывался он. — Помогать буду тебе, с Никуленко глаз не спущу!
— Ну, про твой возраст и силу мы знаем уже, — сказала я, обнимая его, — проверяли. Только не кричи так громко, а то всех преступников распугаешь. Пойдем лучше кофе выпьем.
Мы прошли в вагон-ресторан, выпили кофе, позавтракали. Дима все искал случая раскрыть в полной мере свой потенциал детектива — он надел темные очки, разговаривал исключительно шепотом, как шпион в американском боевике, то и дело оглядывался.
Выпив кофе, я пришла в прекрасное расположение духа, и мы пошли обратно в купе. Там мы распили бутылочку коньяка, купленную в ресторане предусмотрительным Димой, и мне стало совсем хорошо — задание почти выполнено, деньги, можно сказать, у меня в кармане. Дима то и дело порывался заглянуть под каким-нибудь предлогом в никуленковское купе, но я его не пустила.
— Я, Димочка, сегодня с верхней полки упала, ножку ушибла себе вот здесь и попку.
Конечно, синяки у меня были немного не там, но ведь это пустяк, правда? Дима изъявил несколько запоздалое желание оказать мне первую помощь и в итоге на ближайшие два часа про Никуленко забыл напрочь.
Я, впрочем, тоже.
Глава 3
В этом путешествии я кое-что поняла: поезд — штука отличная, но если можно было б курить в купе, цены б ему не было. Когда мы с Димой полуодетые выходили курить в тамбур, все без исключения проходящие на нас оглядывались. Мне кажется, все-таки, что больше смотрели на меня, так как, кроме Диминой джинсовой рубашки, ничего на мне не было.
Впрочем, и в сторону Димы взглядов кинуто было немало — такую женщину отхватил. Не ваше собачье дело! Выглядит Дима, может быть, и за пятьдесят, но в деле ему не дашь и тридцати — неплохо сохранился. Мы еще раз сходили с ним в ресторан, потом вернулись обратно в купе с бутылкой водки и провалялись в постели до позднего вечера. В конце концов, заслужила я отдых или нет?!
Когда и эта бутылка была допита, Дима вдруг вспомнил о своем намерении сходить к Никуленко, проверить, не сбежал ли он. Я не пустила его, черт знает, что он там нагородит спьяну. Самой показываться тоже не хотелось, я была крепко выпивши, а Никуленко может заметить, что слежка за ним, мягко говоря, ослаблена, и… неисповедимы пути Господни. А мне сейчас больше всего не хотелось бы всяких неприятных неожиданностей — уж больно ладно все складывается.
В конце концов заглянуть к Никуленко мы поручили Анатолию Борисовичу, пусть попросит у него, скажем, консервный нож. Анатолий Борисович вернулся с консервным ножом через несколько минут. Дима предложил по этому поводу выпить шампанского — мы пили шампанское, потом снова водку, потом, по выражению Анатолия Борисовича, «лакировали» все это пивом. В общем, не помню я, во сколько легла спать, помню, что стало мне нехорошо — я прогнала и Диму, и Анатолия Борисовича и, запершись в купе, вырубилась.
Проснулась я довольно рано для своего состояния — в половине седьмого утра. Надо было сходить к проводнику, спросить, во сколько мы прибываем, да и к Никуленко заглянуть не помешает — проведать. Я с трудом оторвала голову от подушки, сделав чудовищное усилие над собой, села. Похмелье было тяжелейшее, голова болела, стук колес поезда просто сводил меня с ума. Я пожалела, что вчера прогнала Диму, сейчас его можно было бы послать и к проводнику, и к Никуленко… и за минеральной водой.
Раздался стук в дверь. Я открыла. На пороге стоял Дима. Вот и вспомни его… Дима прошел в купе и сел за столик. Под его ногами загремела пустая бутылка из-под водки. Дима болезненно сморщился.
— В твоем возрасте, — сказала я, еле ворочая языком, — так пить нельзя.
Дима страдальчески посмотрел на меня. Я страдальчески посмотрела на него.
— Так пить нельзя в любом возрасте, — хрипло ответил он.
То, что было у него на голове, напоминало диковинное гнездо большой птицы.
— Димочка, — попросила я, — сходи, пожалуйста, купи минеральной воды. Если не трудно.
— Трудно, Таня, — сказал он тоном партизана, идущего взрывать поезд. — Трудно, — повторил он и вышел из купе.
Я тоже поднялась. Честно говоря, меня сильно беспокоило, не сбежал ли Никуленко. На его месте, к примеру, я удрала бы при первой же возможности. Притом что вчера вечером таких возможностей было, как говорится, завались. Да, напрасно, напрасно я вчера «расслабилась».
Я проследовала в туалет, как могла, привела себя в порядок и минут через десять уже стучалась в дверь никуленковского купе.
Ни звука в ответ.
Черт возьми, неужели он сбежал? «Дура, дура проклятая, — ругала я себя, — устроила себе праздник жизни, все же в руках было…» Я постучала еще раз.
Нет ответа. Неужели?..
В двери щелкнул замок, она отворилась. Есть ты, Господи! У меня отлегло от сердца. В проеме двери показалась унылая физиономия Никуленко. Он пропустил меня вовнутрь, сел за столик и отвернулся к окну.
— Вы думали, я сбегу? — проговорил он, не глядя на меня, — я слишком заметный человек, чтобы находиться вне закона. А хотел бы — сбежал. Вон вы как вчера со своими «сотрудниками»… Жаль, конечно, в тюрьму садиться, но что поделаешь? Может быть, все еще обойдется, культурная общественность шумиху подымет — я ведь не виноват.
Григорий Львович сидел в застегнутом на все пуговицы костюме, его плащ лежал на столике.
