– Да пошел ты!
И я, не поверите, благородные сеньоры, пошел. Правда, не туда, куда он послал, а в Тени. Резко, совсем как Хансер, не вплыл, а вломился. Двоих темных я заметил сразу. Один – багряный, другой – хмельной. А что, я не виноват, что кельты дали своему домену такое название. Оба кивнули мне и ушли подальше. Так вот как Леонид меня так быстро нашел. Следили, подняли тревогу. Трупа сапфирного топтуна я наверняка не найду, его развоплотили, когда сырбор начался. Вполне возможно, даже во время попытки убить Хансера. Хоть с марсианским чутьем, даже в Тенях ему вряд ли что могли сделать.
Уже темнело, и пошел я в лагерь кельтов. Двух своих знакомых нашел сразу. Мне никто не препятствовал – наоборот, словно путь расчищали. Девчонка сидела, завернувшись в клетчатый плед, у костра. Брат стоял в темноте поодаль.
– За меч не хватайся, это я, – шепнул ему на ухо.
Все мы, уходя в этот поход, прихватили и свою обычную одежду. Когда вышли в прерии, ужали ее магически чуть ли не до горошины. Всетаки лохмотья из шкур не были ни удобны, ни красивы, да и жарко в них. Все мы уже успели переодеться и смыть грим, и у меня на душе было тогда приятно, что не придется предстать перед дамой подобным пугалу. Правда, сейчас я понимаю, что было это просто долгоиграющее в какомто месте детство.
Кельт кивнул мне, даже улыбнулся, но както неумело.
– Я твой должник.
– Не мой. Хансера, – возразил я.
– Хансер спас меня, а ты – мою сестру. Мне это важнее. Меня зовут Уильям, а мою сестру Хильда.
– Луис Радриго Диэс, – начал было я долгую песню и вдруг осекся. К чему это? – Называют просто Луи.
– Чем я могу тебя отблагодарить?
– Не мсти тому, что остался жив.
– Как не мстить! – вскипел кельт. – Он же…
– А вы? Лучше? Он получил свою порцию унижения. Если ты убьешь его – хуже не будет. В любом случае решать вам. Ты спросил – я ответил.
Хильда подняла на меня большие карие глаза. По щекам текли слезы. Она была красива, это я отметил сразу. Какая борьба шла сейчас в ее душе? На то сможет ответить лишь Господь Всемогущий.
– Месть – это замкнутый круг. Не стоит позволять ей сжечь себя.
– Будь нашим гостем, – предложил Уильям.
– Не могу. Не стоит. Вы – темные, я – светлый: разговоры пойдут.
– Для тебя это важно? – спросила Хильда. – Разговоры?
– Не для меня, для наших людей.
– Ты сделал то, чего никто раньше не делал. А я не могу понять почему. Ты же не знал, что придет Хансер? Ты шел на смерть, совсем не зная, какая я тварь…
– Не говори так, – попросил я. – Ты уже признаешь, что чтото в твоей жизни было неправильно. Признание ошибок – первый шаг к их исправлению. Если бы я не заступился за тебя, просто не смог бы дальше жить с этим. В тот момент ты была просто девушкой, попавшей в беду… и… нет, я все же пойду. А вы оба – забудьте мои слова. Иначе спокойной жизни не обещаю. Любое общество искореняет тех, кто не вписывается в его стандарты.
– Ты должен знать: то, что мы сделали с его отцом, было местью за нашего, – глухо проговорил Уильям.
– Это непринципиально, я же сказал: месть сжигает души. А на Темной стороне легче как вверх лететь, так и с горы катиться.
– Мы не забудем, – сказала Хильда.
Я уже шагнул в Тени.
Когда я вернулся в лагерь спартанцев, застал у костра интересную картину. Леонид в компании с моими спутниками напивались. Спартанец как раз вещал – это, видимо, было продолжение какогото разговора:
– Против испанцев я, Руи, ничего не имею, хороший народ. Но двух вещей им не прощу: инквизиции и корриды. Это же надо додуматься так издеваться над бедным животным – и еще получать от этого удовольствие!
– Так тебе не нравятся испанцы? – переспросил я, появляясь из Теней. Он был настолько пьян, что и бровью не повел, словно я присутствовал здесь с самого начала этого застолья.
– Ойойой, только не надо такое обиженное лицо делать. Тоже мне испанец. Да в нашем Лунном мире настолько все смешалось! И вообще, будь ты испанцем, то говорил бы не «благородные сеньоры», а «благородные доны».
– Это от бабки, – сказал я, садясь между Руи и Хансером и отхлебывая из протянутой мне амфоры неразбавленного вина. – Она была урожденная Басалетти, а они итальянцы.
– К тому же меркурианцы, – добавил Руи. – А бабушка очень любила рассказывать о похождениях своего отца. Ято послушал и забыл, а этот, – он толкнул меня в бок, – уши развесит, рот откроет, слушает. Вот и пошел по кривой дорожке. В прадеда.
– Зато, если бы не моя кривая дорожка, в Лазурном замке нас положили бы всех… – Я осекся. У соседнего костра торчало воткнутое в землю длинное гоплитское копье. А на его конце сидел ворон: я готов был поспорить – тот самый, из замка, – и таращился на нас насмешливо так. Или это меня от цельного вина так повело?
– Так что там ваша бабка? – напомнил Леонид.
– А, бабка. Когда Руи начинал кидаться в слуг хлебом, она говорила: «Прекрати сейчас же, благородные сеньоры себя так не ведут»
– Неправда, – возмутился брат. – Это она тебе говорила.
– Конечно, ему, – подтвердил Хансер, трезвый как стеклышко. – От тебя я этих самых сеньоров ни разу не слышал, а ему запомнилось.
– Эх ты, друг, – махнул я рукой. – Мог бы не блистать здесь своей логикой, а подыграть мне.
– Ни в чем серьезном на меня не положишься. – Хансер рассмеялся.
Последнее, что я помню, это голос Леонида и извечный вопрос:
– Ты меня уважаешь?
– Уважаю, но пить не буду, – еле ворочая языком, отвечал Бьярни.
– А уважаешь?
– Уважаю.
– Я сволочь?
– Неа.
– Нет, ты честно скажи, Бьярни Столп Чести, я сволочь?
– Неа.
– Тогда почему ты светлый, а я темный?
– А я не знаю, – с искренним недоумением ответил Бьярни.
– Потому что у нас не светит солнце?
– Не, это фигня. Тогда и я не светлый, а полутемный. У насто солнце тоже ночью не светит… А почему оно не светит у вас?
– А хрен его знает.
– Не, все это неправильно.
– Тогда давай сделаем правильно, – предложил Леонид.
– Мы? – удивился Бьярни.
– А кто? Не они же! – Кивок в сторону нас с братом. – Они сейчас уже не могут, но утром обязательно нас поддержат.
– А как?
– А вот так. Отныне мы, Леонид Незыблемая Скала и Бьярни Столп Чести, нарекаем Светлую сторону Луны Солнечной, а Темную – Пасмурной.
