– Да вы и впрямь съехали, Андрей Платонович! – зашлась в деланном смехе Долгорукая. – Али грибки на свадебном столе не хороши были?
– Грибки были в самый раз. И факты – тоже. Один к одному.
– Это какие же факты? – озлобилась Долгорукая.
– А вы присаживайтесь, Мария Алексеевна, чтобы слушать удобнее было.
Долгорукая посмотрела на него с презрением, но села – расположилась на диванчике напротив и вперила взгляд свой в Забалуева.
– А факты… Вот вам и факты, – сказал вполголоса Забалуев. – Для начала вы украли у меня яд. Тот самый, что был в индийском флакончике, – помните, вы еще рассматривали его?
– Конечно! И прекрасно помню, что вы забрали флакончик с собой.
– Вот именно – флакончик. Содержимое осталось у вас. После чая в тот день вы попросили Софью Петровну показать мне новые рисунки. Свой флакон я тогда неосмотрительно оставил на столе, и вы просто подменили его содержимое.
– У вас богатая фантазия, Андрей Платонович, – недобро скривилась лицом Долгорукая.
– Это не фантазия, Марья Алексеевна, это факты, и у меня есть доказательства. Когда Корф обвинил меня в убийстве барона, я отправился в свое поместье, чтобы уничтожить яд, так – на всякий случай. И как истинный ценитель прекрасного, бутылочку решил оставить. Но, высыпав содержимое, понял, что это была обыкновенная соль.
– Невероятно! – с притворным восхищением воскликнула Долгорукая.
– И главное – как остроумно! – в тон ей поддакнул Забалуев.
– В другой раз я бы посмеялась над вашей выдумкой…
– Смейтесь сейчас, – прервал ее Забалуев, доставая из кармана серебряную солонку, – другого раза может и не представиться. Узнаете? Вы велели вещи распаковать да в порядок привести. А с этой солонкой одной девице пришлось лишнего повозиться – никак внутри темный налет счистить не могла. Случайно мне пожаловалась. А солонка-то приметная – тогда же у вас на столе и стояла.
– И что из того? Серебро всегда темнеет.
– Увы, этот налет иного свойства. Меня цыган строго-настрого предупредил – в другую посуду яд не пересыпать! Серебро для него непригодно.
– Что ж, убила я его, – страшно усмехнулась Долгорукая после невыносимо долгой паузы, от которой Забалуеву даже страшно стало. – Тогда убила, а представился бы случай – и еще раз убила бы! И вас убью, если вздумаете со мною тягаться…
– Что вы, Мария Алексеевна, – замахал руками Забалуев. – Разве я доносчик какой? Я договориться с вами мечтаю. Мы ведь и породнились уже, а дочка ваша мне как чужая, имение вы себе оставляете. И подозрение в убийстве барона – тоже на мне. Нечестно как-то. Поделиться бы надобно.
– Против вас доказательств нет. Корф не в счет. Никто не поверит опальному дворянину, изгнанному из армии. А вы богаты, влиятельны и к тому же предводитель уездного дворянства.
– Все это хорошо, но маловато.
– Ладно, – устало кивнула Долгорукая, – уговорили. Завтра в город поедем – отпишу вам поместье.
– Мария Алексеевна, благодетельница! – радостно воскликнул Забалуев, но осекся – слишком громко получилось, и дальше уже зашептал. – Никогда не забуду вашей доброты.
– И я не забуду, – тихо сказала Долгорукая.
– Я ваш, весь ваш! Можете на меня рассчитывать!
– Хотелось бы верить… – кивнула Долгорукая.
– Верьте, верьте, а уж я вас не подведу. И давайте выпьем за наш союз!
– Надеюсь, вы принесете опечатанную бутылку из подвала?
– А вы шутница, Мария Алексеевна! Я сейчас прямо и распоряжусь.
– Да разве ж это шутка! Так, баловство. А вот когда я по-настоящему шутить начну, сразу догадаетесь. Только смотрите, чтобы поздно не оказалось, – шепотом добавила Долгорукая вслед уходившему Забалуеву.
Когда Корф пришел в себя, то первое, что он увидел, было лицо Сычихи. Владимир сильно встряхнул головой, пытаясь сбросить это наваждение, но лицо никуда не исчезло, а в голове к шумам и глухой боли прибавилось кружение.
– Ты почему здесь? – с трудом разлепляя иссохшие губы, спросил Корф.
– Не помнишь? Совсем ничего не помнишь?
– А что я должен помнить?
– Как гулял в трактире, подрался с трактирщиком?
– Не знаю, может быть… – Владимир сделал попытку приподняться на узкой и низенькой деревянной кровати, но тут же вынужден был опереться на спинку – в глазах вспыхивали и гасли маленькие серебряные звездочки, а слабость была такая, что тело казалось невесомым и совершенно чужим.
– Давно я так?
– Время торопится, и тебе надо торопиться.
