снисходительный и потому особенно мерзкий. Не принимать в расчет решений своих близких, считая их неразумными или недостаточно зрелыми!
— Можно сказать, нет, — закинул ногу на ногу и отстраненно посмотрел на меня Спиридонов, — думаю, он и сам вскоре понял бы, что был не прав.
— Не уверена, — мне доставляло удовольствие ему противоречить, — в любом случае вы должны были мне об этом сообщить. Я потратила бездну времени, чтобы выяснить это, а Марину Николаевну подвергла суровому допросу.
— Она мне жаловалась на вас…
— Это неудивительно, — усмехнулась я, — по-моему, она была заинтересована в том, чтобы скрыть семейный разлад и свои многочисленные измены.
— Что вы такое говорите! — удивленно воскликнул Александр Петрович.
А я испытала при этом такое ликование, такое злорадство, что мне даже стало стыдно за себя. В эту минуту в гостиную шаровой молнией влетела Марья Семеновна.
— Как ты можешь это терпеть! — крикнула она Александру Петровичу. — Чтобы мою дочь…
Она задохнулась от возмущения и бессильно шевелила губами. «Что же это — она подслушивала, что ли?» — мелькнуло у меня в голове.
— Марья Семеновна, — спохватился Александр Петрович, — успокойтесь… У Марьи Семеновны высокое давление, — словно пытаясь призвать меня к ответственности за доставленное этой тучной даме неудобство, обратился ко мне Спиридонов-старший, — ей вредно волноваться!
«Боже, какое трогательное внимание и забота!» — не удержалась я от мысленной усмешки.
— Извините, — скорчила я препротивно-жалостливую гримасу, — но я просто называю вещи своими именами. Меня не учили врать, — резким тоном добавила я, глядя на пунцовые щеки Марьи Семеновны и поздравляя себя с брешью, проделанной в стене семейного самодовольства.
— Я хотел как лучше, — по-монашески жалобно проквакал Спиридонов, — Марья Семеновна…
Марья Семеновна схватилась за сердце.
— Может, врача? — холодно спросила я.
На крики прибежала Валентина Георгиевна. Вместе с Александром Петровичем они усадили Марью Семеновну в кресло. Домработница схватила лежавшую на столе газету и стала обмахивать ею лицо Марининой матери. Та закрыла глаза и жадно хватала воздух ртом, держась за левую половину груди.
— Там в аптечке корвалол и эринит, — скомандовал Александр Петрович, и Валентина Георгиевна побежала на кухню.
— Сейчас получше, — открыла глаза Марья Семеновна и с нескрываемой ненавистью уставилась на меня.
Домработница принесла маленький стаканчик с водой и корвалолом и пачку эринита. Марья Семеновна выпила корвалол и виртуозно заглотнула таблетку.
— Спасибо, Валя, — благодарно посмотрела она на сочувственно вздыхавшую Валентину Георгиевну.
— Вам правда лучше или все-таки «Скорую» вызвать? — разволновался Александр Петрович.
Услышав скрежет ключа, поворачивающегося в замочной скважине, я с насмешливым злорадством подумала, что вот теперь все в сборе. Через несколько секунд в гостиную вошла пошатывающаяся Марина. Увидев дочь в нетрезвом состоянии, Марья Семеновна снова схватилась за грудь.
— Марина, что с тобой? — запыхтела она.
На ее лице читались испуг и жуткое неудовольствие, неловкость и смущение оттого, что ее дочурка предстала перед «общественностью» в нетрезвом виде.
— Ничего, — со злобным раздражением рявкнула Марина, — а ты тут что делаешь? — бесцеремонно обратилась она ко мне.
— Беседую с вашими родственниками, — невозмутимо процедила я, внутренне торжествуя и наслаждаясь подобной сценой.
— Рассказываешь им, какая я плохая? — Марина с идиотской улыбкой плюхнулась в кресло, не заботясь, что задравшийся подол юбки высоко обнажил ее ноги.
— Она тут такое плетет! — встряла Марья Семеновна, опасливо глядя на дочь. — Говорит о каких-то любовниках…
— Правильно говорит, — захохотала Марина, чем спровоцировала осуждающий взгляд матери, — у меня их аж два!
— Перестань, — задрожала Марья Семеновна, — что ты несешь?
— Вы что, собрались читать мне мораль? — Марина обвела глазами гостиную. — Да кто вы такие, чтобы в чем-то упрекать меня!
— Марина, — упреждающе замахала руками Марья Семеновна, — Марина, приди в себя… Где ты была?
В ее вопросе прозвучала требовательная материнская нежность и беспокойство.
— У Сережиной любовницы, — судорожно засмеялась Марина, — мы с нею выпили водки и приятно поболтали.
— Иди приляг, — Марья Семеновна тяжело поднялась с кресла и подошла к дочери, — давай пойдем, — она сделала попытку приподнять Марину с кресла, но та яростно отпихнула ее.
— Мне не шестнадцать лет! — закричала она. — Я нахожусь там, где хочу, делаю то, что хочу! Довольно лжи!
Я смотрела в сторону, думая, что лучше — уйти или остаться.
Марья Семеновна опешила, встретив столь решительное, даже грубое сопротивление дочери. Она качала головой, в полной растерянности застыв у Марининого кресла.
— Марья Семеновна, сядьте, — умоляюще взглянула на нее домработница, — у вас же сердце…
— К черту сердце, если мое чадо… — ее жирную физиономию пересекла гримаса боли и разочарования, гримаса, похожая на судорогу. — Марина, опомнись, мы тут не одни…
— Вижу, — снова вызывающе засмеялась Спиридонова, — или ты думаешь, что я настолько пьяна, что не способна ничего различать?
— Саша, — с мучительной мольбой в глазах обратилась к Спиридонову-старшему Марья Семеновна.
— Мариночка, — осклабился он, — тебе действительно лучше пойти прилечь отдохнуть.
— Саша, — с полупрезрительным снисхождением произнесла Марина, — ты даже не догадываешься, как мне надоело врать и притворяться, что у меня все замечательно. До чего же я устала от этой игры в счастливую супружескую пару! Все, надоело! Не хочу! — с остервенением закричала она. — Твой брат таскался к моей подруге, а я спала с Брехманом и еще с одним… — она устало замолчала. — Но спала лишь потому, что Сергей в последнее время не замечал меня. И в чем я виновата, ведь я все делала для него! Любовь… — она сложила губы в горькой презрительной усмешке, — она уже давно кончилась, а люди все еще делают вид, что захвачены ею, что все еще любят свою половину, в то время как на самом деле не желают ее больше видеть и слышать!
— Марина! — взвизгнула (это с ее-то одышкой) Марья Семеновна. — Саша, зачем ты пригласил эту… — она замешкалась, не зная как меня назвать, — это же семейное дело. — Девушка, — она строго посмотрела на меня, — неужели вы не видите, что моя дочь не в себе?
— А эта, — захохотала Марина, указывая пальцем на меня, — тоже с Мишкой спала, вот так карусель!
Александр Петрович дернулся, словно его ударило током, и с каким-то враждебным недоумением уставился на меня.
«Ничего себе посиделки!» — внутри у меня все смеялось и пело.
— Я ничего не понимаю, — с досадой тряхнула головой Марья Семеновна, — Марина, да прекрати же!
Марина покатывалась со смеху. В ее хохоте были те нездоровая нервозность и издевательская надсада, которые частенько слышатся в истерическом веселье буйнопомешанных или окончательно отчаявшихся людей.
— Ты думаешь, твой братец был рыцарем без страха и упрека? — с ожесточенной враждебностью
