Нужно ли говорить, что это был ключ от квартиры?
Как ни в чем не бывало, он лежал на самом виду посреди дивана, хотя раз десять я прощупывала каждую его складочку и ничего не нашла.
«Бедный Семен, — пожалела я своего „пропащего“ журналиста, — он живет в таких условиях несколько месяцев, умудряясь сохранить при этом относительно трезвый образ мыслей».
Теперь я могла позволить себе немного прогуляться и, с опаской дотронувшись до холодной и безобидной на вид ручки, открыла дверь и наконец-то вышла из опостылевшей мне за этот долгий день квартиры.
Вернулась я часа через полтора в самом радужном настроении, потому что за все это время не заметила никаких проявлений деятельности «пси-диверсантов». Из чего сделала вывод, что их «всемогущество» распространяется на строго ограниченную площадью квартиры территорию. А это уже внушало оптимизм.
Семена дома не было, и это немного поубавило мне жизнерадостности, поскольку, честно говоря, я лелеяла надежду, что он встретит меня на пороге своего дома и одной заботой у меня станет меньше.
Самое странное, что он даже не позвонил. Я это точно знала, поскольку его телефон был оснащен автоответчиком…
Чтобы как-то скоротать вечер, я сняла с «пси-полки» одну из брошюр и прочитала ее от корки до корки с захватывающим интересом. Особенно те места в ней, где описывались «явления», напоминающие пережитые мною лично.
Когда я перевернула последнюю страницу, за окном уже было темно, и тревога по поводу Семена навалилась на меня с новой силой.
«Да куда же ты запропастился?» — мысленно вопрошала я его, и воображение подсказывало мне различные объяснения его исчезновения, одно страшнее другого.
Самое неприятное было то, что мне некуда было позвонить. Я не знала ни одного его знакомого, в редакции мне вряд ли могли помочь, но тем не менее, окончательно потеряв терпение, я все-таки набрала ее номер.
— Он ушел сразу после обеда, — скучным голосом сообщила мне секретарша.
— И с тех пор не появлялся? — уточнила я.
— Нет, — уже с раздражением добавила она и повесила трубку.
Впору было отправляться на ночь глядя в эту проклятую рюмочную, и я бы так, наверное, и поступила, если бы у меня была хоть какая-то надежда, что он там.
Но интуиция говорила мне, что это будет бессмысленной тратой времени. Кроме того, мне не хотелось уходить от телефона — единственной связующей нас нити, если он вдруг надумает объявиться…
Поворот ключа в замочной скважине заставил меня броситься к двери, когда я уже, потеряв всякую надежду, разделась, приняла душ и стелила себе постель.
Еще во время прогулки я достала из машины и принесла с собой сумку с вещами, поэтому надела свой собственный махровый халат.
— Господи, — вырвалось у меня при виде появившегося в дверях Семена, — на кого ты похож?
На него действительно страшно было смотреть: дорогой элегантный плащ, еще утром выглядевший безукоризненно, теперь был в грязных разводах, его брюки одним своим видом вызывали тошноту, а ботинки, вернее, то, во что они превратились, скорее подошли бы бомжу, нежели преуспевающему столичному журналисту.
И запах от него исходил соответствующий.
— Срочно в ванную, — решительно произнесла я и стала помогать ему раздеваться.
— Да-да, я сейчас… — спекшимися губами промямлил он, — со мной произошло что-то непонятное…
— Потом расскажешь, — перебила его я и подтолкнула к дверям ванной. Это напоминало неловкое деревенское заигрывание, и неожиданно для себя я смутилась.
А когда прошла на кухню, чтобы приготовить для Семена кофе с бутербродами, поймала себя на том, что думаю о нем с непонятной нежностью.
— Это что еще за фантазии? — одернула я себя, но как-то неубедительно и с озорной улыбкой на губах.
А когда снова запела «Капитаны без усов-усов…» — поняла, что со мной опять творится что-то неладное.
Семен появился из ванной в длинном сиреневом халате, с мокрыми волосами и благоухающий дорогим одеколоном.
Ничто не напоминало в нем теперь того забулдыжного вида мужичка, каким он выглядел еще несколько минут назад. Разве только взгляд был немного растерянный.
Пододвинув ему кофе с бутербродами, я уселась напротив и приготовилась слушать его рассказ.
— Ну, рассказывай…
— Да, собственно, мне и рассказывать-то нечего…
— Как это нечего? Ты обещал вернуться после обеда, а пришел…
— Я не знаю, где я был, — перебил он меня. И по тому, как он это сказал, я поняла, что он не шутит. — Помню, что зашел в рюмочную, а очнулся час назад, за сорок километров от Москвы, посреди поля…
— Ты что, был в стельку пьян?
— Я точно знаю, что выпил всего пятьдесят грамм.
— И не помнишь, как оказался за городом?
— Абсолютно.
Он хлопнул себя по лбу и, вздохнув, взял в руку бутерброд.
— Там осталось что-нибудь выпить?
— А стоит ли?
Он испуганно посмотрел на меня и покачал головой:
— Честно говоря — не знаю. Раньше со мной такого не было никогда.
— Ты думаешь, это… Они постарались? — спросила я осторожно.
— Не знаю. Но ничего другого мне в голову не приходит.
И тут его прорвало. Он начал говорить возбужденно, почти без пауз и говорил минут двадцать.
За все это время я его ни разу не перебила и в результате услышала прекрасную обвинительную речь, направленную в никуда, поскольку ни он, ни я даже приблизительно не догадывались, с кем мы имеем дело. Но его возбуждение передалось мне и, подхватив его мысль, я продолжила и развила ее.
К тому времени Семен расправился с кофе и бутербродами, и мы перешли в комнату за низкий журнальный столик, за которым просидели весь вчерашний вечер.
Я стала рассказывать обо всем, что пережила сегодня, Семен что-то объяснял мне, приводил примеры из собственной «практики»…
А потом неожиданно разговор иссяк. Ни с того ни с сего, словно шарик, из которого выпустили воздух, он прекратился независимо от нашего желания.
И мы услышали собственное дыхание. И только теперь заметили, что сидим почти в полной темноте, не считая тусклого света ночника на тумбочке у дивана.
От этого полумрака и звенящей тишины у меня закружилась голова. Мои глаза увлажнились, а во рту пересохло. Всем своим существом в этот момент я почувствовала, как бы поточнее выразиться, нашу… разнополость.
Я далеко не ханжа, и при слове «секс» на моем лице не появляется гримасы отвращения. Но внезапность нахлынувшего вожделения, по-другому не назовешь, обескураживала.
Семен в эту минуту показался мне воплощением мужской красоты, запах его одеколона заставлял трепетать мои ноздри и туманил сознание.
Судя по всему, Семен переживал нечто подобное, и его взгляд об этом красноречиво свидетельствовал.
Он потер виски кончиками пальцев и произнес:
