– Вы влезли не в свое дело, Евгения Максимовна, – холодно сказал Ольховик. – Боюсь, что не смогу сохранить вам жизнь.
Это было сказано тоном, каким произносится, скажем, ресторанная фраза «к сожалению, все столики уже заказаны».
– Вот как? – произнесла я и не без труда приподнялась и огляделась.
Я лежала на деревянной скамейке в почти пустой и очень ярко освещенной комнате довольно значительных размеров. В углу была толстенная вентиляционная труба, рядом – круглая железная печка. Возле нее – здоровенный вентилятор, который работал так интенсивно, что по комнате постоянно циркулировал воздух, пропитанный парами спирта.
– Вы неправильно повели себя с самого начала, – продолжал Ольха. – Неправильно по той простой причине, что вам не стоило лезть в дела Докукина. Если хотите, то с него все это дело – большое дело! – и началось. Нет, не делайте больших глаз – он и представить себе не мог, что будет именно так, как все повернулось.
– А где он сейчас?
– А он в квадратной комнате. С профессором Клинским. Готовит товар.
– Простите?
– Варит «шайтана», – грубо ответил белобрысый и скривил рот.
– То есть как… синтезирует этот самый наркотик, которым тут пропитаны все окрестности?
– А она много знает, – сказал верзила с автоматом и выразительно осклабился, подняв дуло своего оружия на меня. – А, Ольха?
– Да погоди ты, – досадливо проговорил Ольховик. – Тебе бы лишь кого порешить, кретин. Вот что, Евгения Максимовна, – медленно, чеканя каждое слово, вымолвил он, обращаясь уже ко мне, – сейчас я дам вам телефон, и вы позвоните вашему другу господину Курилову, чтобы…
– Леонид Борисович, – спокойно перебила его я. – Вы что… считаете меня за окончательную идиотку? Я буду звонить Косте, чтобы подставить его в западню?
– Гы, – сказал верзила с автоматом и переглянулся с Иваном, – а она еще рассуждает.
– Она вообще дама такая… рассудительная, – отозвался тот. – Особенно это оценил Комар… валяется в больнице с переломанной ногой.
– Вы, кажется, меня не так поняли, Евгения Максимовна, – с нехорошим прищуром проговорил Ольховик. – Тут не рассматриваются отказы. А если вы полагаете, что мы удовлетворимся вашими велеречивыми разглагольствованиями об абсурдности моих предложений, так это совершенно напрасно. У меня есть парочка молодцов, которые растормошат и мертвого. Не говоря уж о том, что готова будет сделать ради них молодая, красивая и, главное, живая женщина.
– А, Зареченский филиал гестапо? – произнесла я, принимая вертикальное положение и садясь на лавке.
– Вот именно, – отозвался белобрысый. – И, что самое впечатляющее, и главный Ариец скоро прибудет.
И он засмеялся, очень довольный своей сомнительной шуткой.
Я взглянула на часы: около девяти вечера. Насколько могла судить, прошло около полутора часов с того момента, как я подъехала к зданию котельной.
– Значит, Курилова вам надо? – тихо, с усилием проговорила я, глядя на свирепые физиономии ольховиковских подручных и изображая мучительное раздумье на лице. – Ну хорошо… услуга за услугу. Я позвоню Курилову и скажу, что вам там надо, а вы… вы отведете меня к Докукину. Все-таки зря, что ли, я вас вела?!
– Куда-а ты, тропинка-а, меня привела-а-а… без милой принцессы-ы мне жизнь не мила-а-а… – неожиданно чистым и сильным голосом пропел белобрысый Ванька и вопросительно посмотрел на босса. Хорошие у мальчика вокальные данные, ничего не скажешь.
Ольховик посмотрел на меня в упор: вероятно, не ожидал, что я так быстро соглашусь. Но мой подавленный вид и особенно тоненькая струйка крови, стекавшая по моему лбу, которую я беспомощно трогала пальцем, быстро убедили его в том, что он несколько перехвалил достоинства Жени Охотниковой, в отдельных кругах известной под звучным именем Хамелеон.
Вероятно, он наводил обо мне справки и понял, что меня лучше переоценить, чем недооценить.
– Значит, к Докукину? – проговорил он. – Ну хорошо, Женя. Тем более, что я и сам собирался пойти посмотреть, как там проходит синтез.
– Значит, тут лаборатория… – пробормотала я.
– Вот именно. Только попрошу вас, Евгения Максимовна, без фокусов. Вот вам телефон, звоните.
– Разрешите, я позвоню только после того, как увижу Николая Николаевича.
– Так она че, неровно дышит к этому носатому обмылку, чо ли? – хмыкнул амбал с автоматом.
Ольха смерил меня холодным взглядом и проговорил:
– Только из моей симпатии к вам.
– Хороша симпатия, – сказала я. – Сделали лестное предложение отгрузить на местное кладбище.
– Успокойтесь, – проговорил Ольховик, – вас похоронят на другом кладбище. Выводи ее, Китаец.
Парень с «калашом» кивнул мне на дверь и проговорил:
– Давай шуруй, и не вздумай торкаться – шлепну как таракана!
В саму лабораторию нас не повели: как объявил мне Ольховик, туда можно было заходить только в полном защитном комплекте. Меня посадили в маленькую комнату с металлическими стенами, залитую просто ослепительным белым светом нескольких мощных люминесцентных ламп, и вручили сотовый телефон, а Ольха распорядился вызвать Докукина и Клинского и узнать, как идет процесс синтеза.
…Конечно, они не знают, что Курилов уже болтается где-то в районе Заречного, если он, конечно, по пути не попал в аварию или не влип во что-нибудь еще, на это он был большой мастак. Но дела все это не меняет.
– Что ему говорить-то?
– Скажите, пусть подъедет к котельной, договоритесь, что будете ждать там.
Я набрала номер и услышала неожиданно резкий и взволнованный голос Курилова:
– Слушаю! Это ты, Женька?
– Да, это я. Костя, ты можешь подъехать к котельной в поселке Заречном?
– Так я…
– Подъезжай через час, буду тебя ждать, – перебила я, не давая сказать ему ни слова, потому что Ольховик прослушивал этот разговор. – Все.
Как только я закончила беседу с Куриловым и передала телефон настороженному Ольховику, мощная металлическая дверь, ведущая в лабораторию, отворилась, и в нее прошмыгнул человек, тут же поспешно захлопнувший ее за собой, словно опасаясь, что вслед за ним в комнату проникнет что-то смертельно опасное.
Да так оно и было.
На нем надето какое-то подобие армейского защитного комбинезона и белая маска, похожая на респиратор, но несколько иначе устроенная. Голову закрывала зеленая резиновая шапочка, как у пловца.
Человек рассеянно огляделся по сторонам и шагнул вперед. Взгляд его расширенных мутных глаз упал на меня, он смотрел, словно я была стеклянная, словно он не видел меня, – и вдруг вздрогнул всем телом и сорвал с себя сначала «респиратор», а потом зеленую шапочку.
– Женька… как ты здесь?.. – пробормотал он.
Это был Николай Докукин.
