Глава 12 Неожиданная развязка
– Вот и я, Коля, – устало проговорила я и прислонилась к стене. – Ну что… как твои дела?
Возможно, в моих словах и в моем лице ему почудилась тяжелая, презрительная, смертоносная ирония, за которой уже ничего не остается – ни дружбы, ни расположения, ни даже презрения, ни самой памяти о человеке по имени Николай Докукин. Потому что он смертельно побледнел и буквально осел на пол. Никто не стал его поднимать.
– Ты все не так поняла, – пробормотал он. – Все не так…
– Хватит болтать, – грубо оборвал его белобрысый. – Вы закончили работу?
– Да… почти.
– А Сергей Сергеевич? – спросил Ольховик. – Я же вызвал и его.
– Он наблюдает за процессом… ему нельзя отлучаться.
– Значит, ты тоже с ними в деле? – спросила я. – А я еще, как дура, поверила тебе. Рассекала тут за тобой по всему городу, Курилова впутала. Хотя, быть может, тебя просто использовали, а ты сам ничего не знал. Но это не оправдывает тебя. Нет ничего страшнее и непростительнее глупости.
– Как говорил, если не ошибаюсь, Талейран, – важно заявил белобрысый, вертя в пальцах очки, – из всех сокровищ мира нет ничего дороже человеческой глупости, и все потому, что время от времени за нее приходится слишком дорого платить.
Докукин поднял на него затравленный взгляд и вдруг бросился на Ивана прямо с пола – коротким, неуловимо быстрым, упругим прыжком, словно разжатая пружина. Я открыла в изумлении рот: никогда бы не заподозрила в хлипком и тщедушном Коле такой быстроты и звериной стремительности.
Впрочем, не такой уж он, наверно, хлипкий, если успешно занимался легкой атлетикой и даже побеждал на соревнованиях: там слабых на излом не держат.
Белобрысый повалился на пол, отчаянно вскинув ноги и пытаясь оттолкнуть ими Докукина. Коля ударил его по голове, и лицо белобрысого тотчас залила кровь. Приведший меня амбал вскинул автомат, навел его на Докукина, Ольховик рванулся с места, раздирая рот в бешеном крике, но я опередила его – с силой ударила по дулу рукой, сухо затрещала автоматная очередь, и пули ушли в пол…
…А потом я, не мудрствуя лукаво, пнула амбала прямо между ног и, когда он согнулся, ударила сверху вниз сомкнутыми руками, вложив в удар весь свой вес.
Тот рухнул как подкошенный.
Я попыталась было вытащить из-под него автомат, мне это почти удалось, но тут откуда-то сверху метнулись встревоженные голоса, и в помещение ворвались еще несколько рослых парней. Я отскочила к стене, отпустив ремень автомата, и оказалась под прицелом не менее чем пяти стволов. Докукина несколько раз пнули ногами и, грубо встряхнув, поставили на ноги.
С пола поднимался помятый Ваня с разбитой мордой.
Он подошел к Коле, прошелестел сдавленное ругательство и с размаху ударил того по лицу так, что Николай Николаевич отлетел метра на два, но на пол не упал, а рухнул на мощные руки ольховиковских бандитов.
– Не сметь! – заревел Ольха и, подскочив к белобрысому, с силой пнул его прямо под зад. – Не смей, сука, его трогать! – рявкнул он на Ивана и, повернувшись к парням, державшим Докукина, приказал: – Отведите его обратно в лабораторию!
Те рванулись было к Ване, но Ольховик, вне себя от ярости топнув ногой, заорал:
– Да не Ваньку, а Докукина, тупые идиоты!
– А что я такого сделал? – наершившись, спросил Ваня, потирая ушибленный зад.
– Много воли взял – решать за меня, молокосос, – прошипел Леонид. – Да вообще никогда не смей прикасаться к Докукину и пальцем: вся твоя персона не стоит и одной извилины его мозга!
Вот это новость, подумала я. Сколько свежей информации можно получить перед смертью. Надо же, Докукин оказывается просто кладезем интеллекта, если исходить из слов Леонида Борисовича. А я только что сказала этому человеку, что, дескать, нет ничего страшнее и непростительнее глупости.
Тем временем Ольховик окинул взглядом вырубленного мною парня, откинул в угол выроненный тем автомат, который мне так и не удалось заполучить, и подошел ко мне.
Его холодные глаза обшарили меня с ног до головы. Моя словно бы свинцом налитая голова показалась пугающе легкой, наполненной какой-то слепой дурманящей мутью, когда он произнес:
– Я же сказал: без фокусов. Кончайте ее, ребята.
– Прямо здесь? – спросил один из бандитов, в то время как двое других крепко схватили меня за руки.
– Конечно, нет. Выведите из корпуса и сделаете все там, около стены.
– Погоди, – быстро проговорила я, лихорадочно соображая, как бы мне протянуть хоть немного времени, потому что каждую минуту мог приехать Курилов – а он еще способен изменить неблагоприятно складывающуюся для меня ситуацию. – Погоди, Ольховик, убить ты меня всегда успеешь. У меня есть важная информация. Я думаю, ты будешь последним глупцом, если не воспользуешься возможностью узнать ее.
Никакой информации, у меня, разумеется, не было. Зато была последняя отговорка, которая могла и сработать.
Ольховик жестом велел уже выволакивающим меня из комнаты бандитам остановиться. Потом широко шагнул вперед и сухо спросил:
– Что ты мне хочешь сказать?
– Я скажу, но при этом должен быть еще один человек.
– Кто именно? – нахмурился Ольха.
– Ариец.
Леонид Борисович некоторое время смотрел на меня откровенно оторопело, а потом попросту расхохотался:
– То, чем вы сейчас занимаетесь, многоуважаемая Евгения Максимовна, именуется блефованием. Вероятно, вы переборщили с приемом джина. И вы рассчитывали на то, что я проглочу такую наивную наживку?
– Тем не менее я полагаю, что когда вы выслушаете меня, то ужаснетесь тому, что вы допускали мысль все это игнорировать.
Стоящие вокруг меня гоблины наморщили лбы, стараясь вникнуть в смысл сказанного, а Ольховик произнес:
– Ну… говори.
– Я же сказала, что должна видеть Арийца.
Леонид Борисович неодобрительно поджал губы, покачал головой и отвернулся.
Вот это был полный и капитальный провал, как сказал бы Штирлиц: меня приговорили к смерти.
…Вывели во двор, подталкивая дулами автоматов и не произнося при этом ни слова. Я оглянулась: трое вооруженных до зубов амбалов, которые собрались расстрелять одну безоружную женщину со слипшимися от крови волосами, да еще к тому же и пьяную. Самосуд!
А как это назовешь иначе?
Сквозь пролом в бетонной стене во двор врывался пронизывающий ветер с Волги, закатывался под одежду и холодил тело, которое и без того скоро должно было остынуть. Ну что же, значит, пришла пора. Фатализм – хорошее духовное оружие против страха неминуемой смерти.
– Ну что, господа гестаповцы, – проговорила я. – Хотите, научу вас веселой песенке: дойче золдатен унд официре-эн, зонде-э-эркомманден нихт капитулирэ-э-эн!.. – пропела я и тут же получила плотный тычок в затылок, отчего по всей голове прокатился гулкий ослепительный звон острой боли.
На ногах я не устояла, а упала лицом в какое-то отвратительное мокрое месиво грязно-желтого цвета: кажется, это была изолирующая стеклоткань, которой обычно обматывают водопроводные трубы. Она была разбросана вдоль стены довольно толстым слоем.
– Вот шалава, – раздался надо мной грубый голос. – А че, пацаны, может, отхарим ее по разу, чего добро впустую переводить?
– В натуре… А Ольха?
