— Странно, — Карл Иванович задумался. — А что делает этот англичанин в районах Мойки? С кем он там общается? Почему остается на ночь? И знают ли барышни Муромцевы о приключениях своего друга?
— Смею обратить ваше внимание, Карл Иваныч, что и в донесениях, куда вы еще не заглядывали, упоминаются эти персоны.
Вирхов взял в руки очередную синюю папку. Доносил агент, следивший за господином Крачковским.
«Господин Крачковский вел рассеянный образ жизни: нежился допоздна в постели, наносил визиты дамам, обедал в ресторане «Семирамида», либо один, либо в компании господина Холомкова. Вирхов обратил внимание на сообщение двухдневной давности. Агент доносил, что в тот день в ресторанном кабинете господин Крачковский принимал подрядчика Шмелева с двумя работниками. Его гости покинули ресторан в приподнятом настроении. Объект наблюдения оставил «Семирамиду» полчаса спустя, уже в дверях принял из рук ресторанщика зонт и саквояж, затем отправился в собственный дом господина Холомкова во 2-ой Роте, где пробыл не более часа. Вышел без саквояжа. И взял извозчика до костела святой Екатерины, где выстоял службу, после переговорил со священнослужителем и на том же извозчике вернулся к себе на квартиру. Более ее не покидал».
На странице, помеченной вчерашним днем, Карл Иванович Вирхов с удивлением прочитал: «Заинтересовавшись саквояжем, переданным на моих глазах из одних рук во вторые и третьи, счел необходимым, зная, что господин Крачковский имеет привычку полдня валяться в пуховиках, посвятить это время наблюдению за господином Холомковым».
— Из такого вырастет со временем неплохой сыскарь, — заметил вслух Вирхов, глянув на письмоводителя, — фамилию этого молодца возьмите на заметку.
Вирхов вновь погрузился в чтение.
«Господин Холомков с саквояжем в руках покинул дом, взял извозчика и направился в Екатерингофский парк, оставив коляску у входа во дворец, вошел туда с саквояжем. Чуть позже подъехала еще одна коляска, в которой находились две барышни и молодой человек. Через час объект наблюдения появился на улице в сопровождении вновь прибывших, саквояж уже был в руках у молодого человека. Думаю, это четвертый участник преступного сговора. Из сообщения хранителя музея: барышни — дочери профессора Муромцева, их спутник — доктор Коровкин, цель приезда — осмотр китайских комнат дворца. В настоящее время остальные комнаты для осмотра недоступны, там ведутся противопожарные работы, финансируемые господином Холомковым. Господин Холомков задержался в Екатерингофском дворце, потом сел в поджидавший его экипаж, в тот, что доставил в Екатерингоф доктора Коровкина и барышень, и последовал на квартиру к господину Крачковскому. Вышел из коляски с саквояжем. У Крачковского провел несколько часов. Появился оттуда с саквояжем в руках, явно в дурном расположении духа, со следами гнева на лице. Тут же отправился в «Данон», где отобедал в одиночестве. После чего немного повеселевший отбыл в Пассаж, на фотовыставку. Пробыл там час. Отправился в свой особняк, откуда более не выходил. Обращаю внимание следствия на то, что г-н Холомков в Екатерингофе обменялся с доктором Коровкиным колясками и саквояжами».
Карл Иванович с силой захлопнул папку, встал из-за стола и взволнованно начал ходить по кабинету.
— Что же получается? — вопрошал он то ли письмоводителя, то ли самого себя. — Получается, что доктор Коровкин каким-то образом связан с Крачковским, которого мы еще недавно подозревали в убийстве мещанки Аглаи Фоминой… Нет, решительно не верю, не может быть! Иначе зачем этот проклятый саквояж, вынесенный поляком из ресторана «Семирамида» и переданный, судя по всему, Холомкову, оказался у доктора?
В голове следователя мелькнула мысль, что Крачковский не сам, конечно, а с помощью своих подручных, например, подрядчика с работниками, убил Аглаю Фомину и похитил так и не обнаруженные в квартире ее накопления и невыясненный ценный заказ. Возможно, и не пелену, а что-нибудь другое, и без всяких надписей, придуманных сумасшедшим художником, скорее всего, в горячечном бреду. Хранил похищенное в ресторане «Семирамида», затем передал в саквояже Холомкову, а тот, Коровкину… Но значит, инициатор убийства — доктор Коровкин? Он главный организатор, вдохновитель, изощренный идеолог, разработчик бандитского замысла?
А что? Очень убедительно! Доктор — с саквояжем в руках, как и положено доктору… Никто ни в чем его не заподозрит… А если и милейшая Полина Тихоновна соучастница изощренного преступления? Она женщина остроумная, наблюдательная… Карл Иванович не сдержал непроизвольного стона. Неужели он был таким дураком, что излагал ход дознания преступникам — доктору и его симпатичной тетушке?
Карл Иванович чувствовал, что нервная система его находится в крайней степени напряжения. Ему страстно хотелось помчаться на Большую Вельможную, чтобы взглянуть в наглые глаза преступной женщины и ее племянника. И он бы осуществил свое намерение, если бы в этот момент его кабинет не огласился трезвоном.
Карл Иванович бессмысленно уставился на телефонный аппарат. Письмоводитель проворно вскочил и, подбежав, снял трубку.
— Это вас, Карл Иваныч, — сказал он, передавая трубку Вирхову, — ваш кандидат из Окружного дома для умалишенных.
— Ну что? — с трудом разжал губы Вирхов. — Я слушаю.
Он тут же отстранил трубку от уха, ибо возбужденный громкий голос кандидата грозил разорвать барабанные перепонки.
Не сводя глаз с прислушивающегося письмоводителя, Карл Иванович медленно бледнел.
— Господин следователь! Карл Иваныч! Вы меня слышите? — захлебываясь, орал кандидат. — Я просмотрел регистрационные книги, никаких Клавок там нет и никогда не было. Но я нашел кое-что любопытное! Сейчас вы упадете! Здесь, в этой психушке, лечился когда-то Иван Попов! Помните вашего наглого бродягу Ваньку Попова? Так вот в деле его написано после фамилии в скобках — Адриан Ураганов. Слышите, Карл Иваныч?
— Слышу, слышу, — рявкнул Вирхов, — какого черта вы так надрываетесь?
— Как же не надрываться, Карл Иваныч? — продолжал вопить кандидат. — Ведь старик-санитар сказал, что этот Ванька, то есть Адриан, — величайший публицист прошлого века! Его упекли за смелые идеи! Но и в заточении он будоражил больных откровениями антигосударственного характера! Правда, потом доктор признал у него последнюю стадию чахотки и выписал, чтоб перед смертью бедняга мог привольно на свободе умереть… Отправил в богадельню. А потом и сам уволился со службы.
— Ну и что? — спросил недоуменно Вирхов. — Что здесь особенного?
— Да как же, Карл Иваныч! Ведь в деле, которое вы мне велели изучить, есть записка! Та, что вы нашли после пожара в Аничковом! Та, где какую-то Клавку зовет Адриан…
— Погодите, погодите, дайте сообразить. — Вирхов начинал догадываться, куда клонит Павел Миронович. — Вы намекаете, что записку писал этот Адриан Ураганов? То бишь Ванька Попов?
— А если это он поджег Аничков, — не унимался кандидат, — вместе со своей чертовой куклой Клавкой? Тогда все сходится, даже тот следок, помните, с каминной доски…
— Да, таким лаптем я себя давно не ощущал, — с досады Вирхов заскрежетал зубами, — сам гнал преступника на свободу, спасал от правосудия… Где же теперь его искать?
— А вдруг его дружок, доктор, знает? — в голосе Тернова слышалось неуместное ликование.
— Доктор? Ладно, выясни его фамилию.
— А я уже выяснил, Карл Иваныч. Фамилия его известная…
— Неужели Коровкин? — оторопел Вирхов.
— Нет, Карл Иваныч, нет! Хотя он настоящий врач, но пил страшно, разжалован в фельдшеры. Фамилия его — Придворов!
Глава 21
