все-таки хозяйство ведет?
При воспоминании о своих у нее начинало щипать в носу и щемить в груди. Она не позволяла себе расстраиваться при детях и держала свою боль внутри до ночи. И лишь когда Моника и Джо засыпали, она утыкалась носом в подушку и ревела. Горько и долго ревела, сморкаясь, вытирая слезы, кусая губы, чтобы не закричать в голос.
Наутро вставала с опухшими глазами, бежала в ванную, чтобы до пробуждения детей хоть примочки успеть сделать. Дни бежали за днями, складывались в недели… Постепенно Галина привыкала к своей новой жизни. Постепенно эта новая жизнь становилась все милей и милей ее сердцу. И все было бы просто замечательно, если бы не разлука, не тоска по своим, не пугающее своей неопределенностью будущее…
Олеся заболела неизвестно чем и неясно почему. Скорее всего, болезнь можно было бы объяснить переживаниями, стрессом, шоком. Она лежала в какой-то неказистой комнате, так называемой комнате для гостей, и целый день молчала.
Такое поведение было настолько несвойственно для шумной и подвижной Олеси, что Валентина Петровна испугалась по-настоящему. Она периодически забегала в комнату, где лежала дочь, сидела рядом, предлагала попить. Но все основное время была занята Луи. Тот почему-то не работал и все время находился либо дома, либо в саду. Садом, правда, трудно было назвать тот небольшой участок, который примыкал к дому. Ну не сад, пусть двор. Не в этом суть. А в том, что он неотлучно был в своем жилище и требовал постоянного присутствия рядом с собой. Наличие в доме постороннего человека, да еще больного, раздражало и злило его. Деньги на врача он жалел, а лекарства без назначений врача не покупал принципиально. Получался замкнутый круг, разрывать который он не собирался.
Валентина Петровна металась между женихом и больной дочерью. До какого-то момента она еще пыталась убедить себя, что все нормально, что вот-вот – и все наилучшим образом разрешится, все устроится. Либо она уговорит Луи вызвать врача, либо дочь самоизлечится волшебным образом, либо произойдет еще что-то такое, отчего всем будет хорошо.
Конечно, Валентина Петровна была далеко не наивной женщиной. Конечно, в своей непростой жизни она повидала многое. Но ей очень хотелось жить в Италии, став при этом законной супругой итальянца. Иметь гражданство, обладать и этим домом, и этим, пусть очень скромным садом, ездить в Венецию, когда вздумается, отдыхать на море в бархатный сезон, наслаждаться мягкостью климата, вкусной едой и легким вином. Ежедневно наслаждаться, ежечасно. И всю жизнь.
Луи она не любила. В своей жизни она любила нескольких мужчин. Трех-четырех, не больше. Луи в их число не входил. Но невзирая на отсутствие глубоких чувств, она терпела его, принимала и готова была на некий дискомфорт в собственных ощущениях ради своего комфорта в дальнейшем.
Но два его последних поступка сильно поколебали решение Валентины Петровны. Поступок первый – его выходка на вокзале, когда он Галочке отказал от дома. И сейчас – отношение к ее больной дочери.
У самого Луи было двое детей от первого брака. Они давно выросли, создали собственные семьи, родили своих детей, то есть внуков Луи, но с ним самим отношений не поддерживали. На Рождество открытка и звонок в день рождения. Может, это, конечно, считается нормой на Западе? Валентина так не считала.
Она позвонила соседке, попросила в долг денег, вызвала «скорую помощь» и повезла дочь в больницу. Луи смотрел на все эти манипуляции будущей супруги чуть ли не с ужасом. Валентине даже показалось, что если бы не дочь, он бросился бы на нее с кулаками. На лице его было выражение ярости: дрожащие губы, покрасневший от гнева лоб, раздувающиеся ноздри и злые глаза.
«Надо же, – отметила про себя Валентина, – когда он в гневе, глаза у него становятся белесыми, почти бесцветными, стеклянными. Я и не думала, что цвет глаз может так меняться. А вот, подишь ты…»
Она с помощью медсестры вывела дочь из комнаты, но та почти не могла идти. Пришлось бежать за носилками. Олеся без сил упала в кресло, Валентина охала над ней, вспоминая то про паспорт, то про свою какую-то временную страховку. Хоть ее взять на всякий случай. Луи метался в своем гневе, как зверь в клетке, и, не говоря ни слова, – стеснялся, видимо, медсестру, – то краснел, то бледнел. Потом не выдержал, ушел в сад.
А Валентина с Олесей уехали. Валентина решила, что навсегда. Нет, она, конечно, еще возвращалась и даже жила какое-то время у Луи в доме, но выбор в пользу разрыва отношений был для нее очевиден и окончателен.
Через ту же соседку она продала свои украшения. Дешево, конечно, а что делать?
Олесю продержали в больнице десять дней. Диагноз так и остался под вопросом. Думали, что это была инфекция, но анализы оказались в норме. Температуру сбили, прокапали препараты. При обследовании посоветовали обратиться к психотерапевту.
Она более-менее пришла в себя. Уезжать сразу не захотела. Вдвоем с матерью они нашли работу. Благо Валентина Петровна хорошо знала язык да и знакомых у нее было много в Риме. Олеся проработала два месяца и вернулась. А Валентина уезжать никак не желала. Она все пыталась закрепиться в вечном городе, в милой ее сердцу Италии. И это ей удалось.
С Галей связь была утрачена. И обе они – и Олеся, и Валентина Петровна – чувствовали свою вину перед ней, и эту болезненную тему в своих разговорах не затрагивали.
Галя порой ужасалась тому положению, в котором оказалась. И хотя она смогла устроиться на работу, но прекрасно понимала, что все это временно и нестабильно. Связь с домом была крайне скудной. Паолина, конечно, разрешала пользоваться телефоном, но поскольку это не было дешевым удовольствием, а Галя еще толком ничего не заработала, то звонки записывались в счет долга.
Дома о ней, естественно, волновались, однако сами справлялись запросто, чему Галя, честно говоря, была искренне удивлена. Но муж был настроен вполне позитивно. Сын – у матери в деревне. Он – вечерами на работе. Все нормально, все по-прежнему. Скучают они, конечно, по ней, а так все хорошо.
Галя никак не могла понять, как ей быть дальше. Ждать решения от Сашки не приходилось. Он и в более привычных и комфортных ситуациях отмалчивался и скорее подчинялся решению супруги, чем проводил свою политику в жизнь. А уж в таких форс-мажорных обстоятельствах он вряд ли бы что-то дельное предложил. И все же Галя спросила:
– Саш! А как нам дальше-то?
Он замялся, задумался ненадолго, а потом выдал свое привычное:
– Я даже не знаю. Ты смотри сама. Тебе же виднее. Мне-то не с чем сравнивать. Это у тебя есть видимость альтернативы. Здесь все глухо. Ничего нового. Никаких улучшений. А что там? Разве я знаю.
– Ладно. – Она ничего другого и не ждала. – Будем думать. Пока поработаю немного, до конца лета хотя бы, а там посмотрим.
Галя никогда не считала своего мужа подкаблучником. Да и был ли он им? Трудно сказать, да и не важно это, наверное. В самом деле, что он ей сейчас может предложить? Она оказалась в ситуации, когда именно ей придется брать ответственность за всю свою семью.
Вариантов дальнейшего существования ей виделось немного. Можно было, поработав пару месяцев, вернуться домой. Как, собственно, изначально они с Олесей и собирались сделать. Возможна была и длительная работа. Галя понимала, что хозяев она устраивает, что с детьми у нее наладился хороший контакт. Только как она одна, без своих?
А что, если их попробовать вытянуть в Рим? Стоп! Куда вытянуть? Кому они здесь нужны? У них нет денег даже на билет, где уж им на жизнь найти? Какую работу подыскать для Сашки?
Одни вопросы. И ни одного ответа. А потом она подумала: надо отпустить свои мысли, волнения, переживания. Ведь зачем-то оказалась она здесь? Каким таким странным, непостижимым образом она остается в чужой стране? Стране, о которой никогда не думала, ничего толком не знала и уж совершенно точно не представляла местом своей эмиграции.
Она, скромная школьная учительница из далекой украинской глубинки, – и вдруг в Риме!
Постепенно ее итальянский закрепился, пополняясь новыми словами, превращаясь из примитивного в насыщенный. Постепенно она приучила себя читать журналы и газеты, поначалу понимая лишь отдельные слова, а со временем находя смысл в прочитанном. Деткам – своим подопечным – она читала сказки тоже на итальянском. Пробовала было на английском, но они большой объем на иностранном языке не воспринимали. Перешли на их родной язык. Сначала Галя читала очень медленно и с ошибками, чему дети
