полотенца у распаренных парней, закинули их себе за шеи. Гроб колыхнулся и медленно поплыл, а оркестр охнул медью, прокашлялся басистыми трубами и зазвенел. Запели другие трубы, и мелодия вознеслась к небу. И так все пошли — впереди плыл парень, за ним двигались женщины, затем оркестр. «Семьсот процентов», дирижировавший всеми, шел спиной вперед, взмахивал руками, показывая, как давать звук, и тотчас оборачивался, встряхивая при этом длинными, как у молодого, волосами, густыми у плеч и очень реденькими и просвечивающими на макушке.
Гроб плыл на плечах мужиков. Впереди него несли венки. «Один, второй, третий… всего пятнадцать», — сосчитала мать Виктора, и ей отчего-то стало легче. А вот бросают в гроб хвойные веточки, которые называют лапками. Это значит, Виктора здесь любили. И она бредет, спотыкаясь, рыхлая, немолодая женщина, но одна… одна…
Несшие гроб часто менялись, то и дело, приметив, что несущий устал, к нему подходил мужик, иногда сам, а чаще подтолкнутый локтем жены. И снова краснеют лица, напрягаются жилистые шеи, и опять падают брошенные кем-то хвойные лапки.
«Отчего мы не догадались принести их сами?» — недовольно подумал Семен. Но подскочили мотоциклисты, привезли три хвойных здоровенных венка. Уставший оркестр отдыхал, люди просто шагали рядом.
Но снова мотнул волосами «Семьсот процентов», оглядел всех, поднял руки — и враз опустил их. И снова, вздохнув, грохнула медь, и опять вознеслись к небу трубы. И так мощно, что в домах задребезжали стекла, а с крыш взлетели голуби.
И парень после заминки (снова менялись люди) двинулся в дальнейший путь. И опять впереди гроба зашагали мальчики и девочки, теперь восемнадцать пар. Предложили такое соседи — Агаркины, Кваши, еще кто-то. Удрученная Марья Семеновна отмахивалась, но сестра ее бойко выскочила вперед и дала согласие. И теперь, оглядываясь, Марья Семеновна в душе благодарила ее, но с решением умолчать об этом. Зато встречные, а процессию провожала толпа своих знакомых, с завода и двора, и просто любопытных, находили, что мальчики и девочки с венками в руках гляделись очень хорошо, и кое-кто уже решал запомнить этот метод и применить его при первой же горестной потере.
Дети были одеты однообразно, все мальчики в темные пальто или куртки, все девочки сосредоточены, с заплетенными косичками, с бантами и досуха и докрасна вытертыми носами.
Так шли и шли. Приметив, что старуха ослабела и Петр Иванович тоже раскис, к ним подошли Нифонт и заведующий отделом пропаганды обкома Корж Валентин Юрьевич. Они подхватили старуху под руки, а Петр Иванович стал подпирать мать Виктора. Та растрогалась, захлюпала толстым и пористым носом и, чтобы люди не видели ее покрасневших глаз, опустила черную вуальку. Привалилась к старику — тот отшатнулся и потянул свою руку назад. Старуха тыкала палку в брусчатку резко и сильно, она похудела за сегодняшний день и, как сказала соседка, «вросла в землю». А приотстав, совсем потихоньку, ехали друзья Виктора — девять человек мотоциклистов. Но в Скворешниковом переулке они свернули и на приглушенных моторах, долгой цепочкой, укатили к кладбищу и там поставили машины. Они курили, тихо переговаривались и ждали процессию. Смотрели на выкопанную могилу (она была на краю этого большого, вползающего на холм кладбища), разглядывали траву, желтую и вялую, но уже зазеленевшую отдельными травинками. Порхали воробьи, бегали промеж могильных холмов мальчишки. Появился грузовичок. На нем привезли тяжеленную могильную плиту с приделанными металлическими атрибутами мотоциклизма. Парни глядели, обменивались мнениями о том, насколько правильно все выглядит, хорошо ли сделано. Рабочие, сгрузив, отошли в сторону и тоже закурили, глядя отсюда на городские зады, домики, среди которых там и сям уже повыскакивали бетонные дома-многоэтажки.
3
Сестра Марьи Семеновны не пошла на кладбище, а простилась с парнем еще дома, теперь же побежала обратно, в Семенову квартиру. Ее раздирало беспокойство и за поминальный обед на сто персон, и за Семенову удивительную квартиру, сейчас набитую, как ни верти, посторонним народом. Мало того, еще и взяли на себя ответственность и за чужую, соседскую, где тоже будет устроен обед. А уж посуды набрано… Она торопилась прийти, задыхалась от быстроты, ей не хватало воздуха и было жарко. Она даже расслабила узел шали. И ее преследовали то и дело возникавшие как бы сами собой удары оркестра, то замолкавшего, то вдруг принимавшегося снова играть. Бам… бам… бам… — доносились удары по меди, и старуха шептала себе:
— Как бы мне, беспамятной, чего не перепутать. Значит, холодное…
Два поминальных обеда сразу устраивались в двух квартирах, для молодых — у соседей Хохряковых, очень любивших Виктора с самого детства. Гостей пожилых, заслуженных, именитых было намечено принять у Семена. Там все было приготовлено заранее, еще до Виктора, привезенного из больницы. И мебель сдвинута, и столы поставлены, и посуда принесена и распределена. В Семеновой — та, что получше (лично она свой береженый сервиз для такого случая не пожалела), у Хохряковых же — все молодежное, можно и не жалеть.
Работа над приготовлением обеда началась день назад и длилась, не прекращаясь, целые сутки. Женщины, сменяясь, работали в поте лица. Конечно, пришлось и по магазинам бегать. Например, сельдь и черную икру доставали путями весьма обходными. Зато можно будет сделать молодым салат «сельдь под шубой», а почетных ублажить икрой. И так во всем. Семену пришлось прицепить к мотоциклу коляску и объезжать магазин за магазином с записками от Нифонта и его могущественных знакомых. Зато купили хорошего сухого вина, консервированной кеты, даже свежих долговязых огурцов. Куплено множество баночек майонеза и несколько увесистых звеньев севрюги, которую отпилили в рыбном магазине, в холодильнике, пилой «Дружба». Из заводской столовой было получено необходимое количество коровьих голов и лодыжек для холодца. Там же отпустили и кроликов. Сама она пожертвовала всю квашеную капусту — полторы бочки пластовой, вкуснейшей, и еще полбочонка соленых огурцов и два ведра отлично усолившихся, красных, но крепких помидор. Чудной Марьин старик отдал все плодовое вино и все варенье — поминки ожидались превосходными и надолго запоминающимися. Уж она постарается, в лепешку расшибется. Марье такого не сделать, она могла править заводом, но всегда садилась в лужу на собственной кухне. Нет, не злорадствовала сестра, просто Марья Семеновна ее раздражала своей хваткой, напором, удачливостью. И тем еще, что, говоря о Герасимовых, все имели в виду Марью Семеновну. Но деспотка Марья провалилась в личной жизни, если бы не ее забавный старичок Петр Иванович. Она не имела кулинарных способностей, не сберегла внука. Так ладно же, сегодня все убедятся, что домашними талантами одарена именно она, ее сестра. А Мария пусть варит металл и стреляет на фронте из пушек.
Старушка взлетела наверх в лифте и нажала кнопку звонка. Но дверь была открыта. Она вошла и застала суетящихся молодых женщин, громко споривших о том, чем заправлять тертую свеклу с чесноком.
— Только майонезом, — закричала с порога тетка Павла Герасимова и скинула пальто, размотала шаль.
Она, входя на кухню, подсучила рукава кофты, и работа закипела. Сразу возник вопрос вина и был разрешен немедленно. Молодым было отправлено сладкое вино, немного сухого и немножко водки, а также минеральная вода, сахар и лимоны, чтобы было можно приготовить очень вкусное и освежающее питье.
— Как его звать, бауш? — спросила молодуха, плечистая и крепкая.
— Дрынк!
Женщины захохотали и тут же оборвали смех. Да и не до смеха им стало, как только сестра Марьи Семеновны навела ревизию. И вот уже были обменены столовые ножи, одна женщина побежала прикупить еще водки, а другая должна была принести хлеба, булок 8-10, не менее. Затем столы были накрыты, и старушка оглядела их. И тотчас же преподала урок молодым, как сделать вкусным и красивым даже не вполне удавшееся блюдо. А также — чем придать занимательности любому столу. Гвоздем стола почетного могла быть и стала черная икра, из-за недостаточного количества примененная для изготовления громадного числа тарталеток — мельчайших бутербродиков. Их подкрепил салат-оливье (удалось раздобыть
