нагана. Понятно, не попал, но смылся через пустующую дачу… Думбадзе приказал привезти две трехдюймовки и расстрелять особняк к чертям. Мало того что на зрелище сбежалась нехилая толпа зевак, так артиллеристы на потеху ей демонстрировали свою выучку: сначала полчаса не могли толком развернуть орудия, потом заряжающему прищемило руку, после ухитрились промазать со ста метров… Но в конце концов справились с подлежащим уничтожению зловредным объектом. Беда же оказалась в том, что его хозяин, не последний из ялтинских адвокатов, в этот момент был в Питере и уже успел накатать иск на шестьдесят тысяч рублей.
«Одеть козла в купальник установленного образца,– размечтался я,– и отправить военным атташе к Одуванчику! Причем не на Шикотан, а на Итуруп».
«Козел» встретил меня прямо на аэродроме.
– Дорогой Антон Иваныч,– сказал я, взяв его под руку и отведя в сторонку,– может, сразу признаетесь, на какую разведку вы работаете? Как это, что я имею в виду? Разумеется, ваши антигосударственные действия. В то время как на фронте дорог каждый штык, вы, вместо боевой подготовки, отрядили целый батальон подглядывать за дамами… А вдруг это у них войдет в привычку? А снаряды? Их на англичан не хватает, а вы тут десяток сожгли за просто так. И потом, что за фасон купальника вы придумали в качестве единственно допустимого? Вы что, на своей супруге оценивали его привлекательность? Позвольте тогда выразить вам свое соболезнование: если ее даже такое не уродует, то только, наверное, потому, что дальше все равно некуда. Но это не уменьшает вашей вины – потому что, если все наши дамы будут выглядеть мымрами, это понизит обороноспособность страны. Дескать, а кого защищать-то? А чего это у вас морда такой красной стала, не нравится, что я говорю? Думаете, то, что вы указываете людям, как им одеваться, даже когда они одни, им нравится больше? Ой, сомневаюсь… В общем, это самодурство. А так как я тоже самодур, но только повыше чином, то придется мне тут проявить эти свои качества. Значит, у вас есть выбор – оцените мою деликатность, вы-то никому никакого выбора не предоставляли! – можете накатать его величеству просьбу об отставке по состоянию здоровья, мол, маразм замучил, прошу полечить. Вам пойдут навстречу, мы не разбрасываемся ценными кадрами. В смысле всякую психохимию на ком-то все равно надо испытывать… Или, не получив такой бумаги, я начну копать. Пока, смешно сказать, то, что я про вас знаю, потянет только года на три, но интуиция мне точно говорит, что, если копнуть поглубже, вам червонец с конфискацией счастьем покажется… Так что вечером жду с прошением.
Как ни странно, я его не дождался – ибо Думбадзе почему-то предпочел застрелиться. Причем, молодец такой, сделал это втихую, не на публике, и теперь по углам шептались, что это он не совсем сам, ему помогли… Официально он скончался от инфлюэнцы. На похороны я послал венок, ленту которого украшал текст полученной мной телеграммы: ряд троеточий и подпись – «П.А.Столыпин»; а под ней, мелкими буковками,– «Присоединяюсь. Г. А.Найденов».
По случаю подошедшего тезоименитства в местном дворянском собрании произошел торжественный обед. Я заранее предупредил, что буду, и, явившись, произнес небольшую речь.
– Господа,– поделился я с окружающими,– у вас тут недавно помер градоначальник. Надеюсь, все понимают от чего… Кто не очень понимает, подойдите ко мне после обеда, объясню индивидуально. Так вот, нужен новый. Демократия со всеобщими выборами тут не проходит, Ялта является городом на особом положении, в местном дворце регулярно отдыхает большое количество их величеств. И им совершенно не нужны скандалы в вашем прекрасном городе, а обеспечить это попросили меня. Но мне кажется, что вам виднее, кто из достойных людей города может занять этот пост. Не советую затягивать, я улетаю вечером, и если к шести вы не придете к консенсусу, в семь я вам назначу своего офицера. Замечательный человек, герой, но есть у него недостаток. Маленький такой, вполне терпимый, но вдруг он вам покажется существенным? Не подумайте, что я на что-то намекаю, но у этого человека еще с японской войны привычка вешать воров и взяточников. Так что, может, моего офицера все же назначить не градоначальником, а его адъютантом? Глядишь, и отвыкнет потихоньку, под мудрым руководством. В общем, подумайте, я, пожалуй, не буду на вас давить своим присутствием… Господин лакей, можно вас на минутку? Вон там, сбоку, что это такое красное с салатом в тарелке? В общем, заверните его мне, и я пошел. Господа, позвольте вам пожелать приятного аппетита. Не обижайтесь, что не остаюсь с вами отобедать, вижу же, что прямо сейчас половину распирает от желания выговориться, но глянут на меня – и энтузиазм куда-то прячется…
Самодур – он все-таки сравнительно безобидное существо. Нет, вреда от него, если вовремя не пресечь его активность, может быть немало, но обезвредить его несложно: прилетел добрый дядя канцлер – и все стало хорошо. Можно с чувством глубокого удовлетворения читать в газетах о постигшей нас невосполнимой потере, или даже самому что-нибудь этакое сказать, если общественное положение позволяет…
В Питере мне предстояла задача посложнее. Татьяна в обзорном докладе заявила, что ситуация с Кшесинской выходит из-под контроля и дело нуждается в моем специальном внимании. Так что сразу по приземлении в Гатчине я сел за бумаги.
В общем-то фигурантка была мне знакома – я ее даже видел разок в процессе пляски, но ничего особенного сказать не мог в силу глубочайшей неграмотности в балетных вопросах. Меня, собственно, она заинтересовала тем, что ухитрилась родить ребенка сразу от двух великих князей – Сергея Михайловича и Андрея Владимировича. То есть каждый князь считал дитя своим, и продолжалось это до сих пор…
Ее особняк в Стрельне по сути представлял собой дом свиданий для членов семьи Романовых и особо приближенных к ним лиц. Понятно, что Танечка ну никак не могла обойти своим вниманием этот гадючник. Большинство регулярно подвизающихся там девиц в той или иной степени работали на нее, а две из них так и вовсе были штатными сотрудницами ДОМа. Но последнее время там стали происходить какие-то странные события – девицы вдруг начали потихоньку артачиться, закатывать глазки к потолку и говорить, что теперь делиться сведениями ну никак невозможно, ибо очень опасно… Танины сотрудницы перестали получать приглашения на вечера. По ее мнению, имела место хорошо спланированная акция.
Первым я послушал Алафузова – нового начальника шестого отдела, уже ставшего полковником. Собственно, генералом он не был чисто номинально, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания.
– По-моему,– поделился полковник,– против Татьяны играет разведуправление Генштаба. Официально никакой работы внутри России они не ведут, оттого в поле зрения следственного отдела не попадали. Как прежде, так и сейчас.
– Предложения есть? – спросил я.
– Два,– кивнул полковник.– Первое – сделать эту операцию совместной с ДОМом. На вашем уровне то есть. Общими силами организовать плотное наблюдение, далее по обстоятельствам. Если это действительно генштабисты, противник опасный. Попытки вербовать саму Кшесинскую считаю бесполезными.
– А шантажировать?
– Тоже. У нее преувеличенное представление о возможностях ее любовников, поэтому я не ожидаю плодотворного сотрудничества. Разве только в самом конце операции, для внесения дополнительной нервозности в обстановку.
Татьяна была в общем согласна с полковником, но предложила выделить специальную группу, чтобы с ее помощью выяснить, кому и, главное, почему мешали наши бедные девушки. В связи с этим она попросила меня обеспечить ей возможность внеочередных аудиенций у Маши. Ну, это мне было нетрудно – Маша как раз недавно тоже говорила, что, когда режим секретности позволяет, можно ставить в известность и ее ведомство, для должного сочетания государственной пользы с такой же выгодой.
Общими усилиями ситуация начала быстро проясняться. Оказалось, что дворец Кшесинской в Стрельне построен вовсе не на пожертвования двух ее галантов, а в основном на кредит Дворянского банка, причем документы о погашении представляли собой, по мнению Маши, явную туфту. «Так,– подумал я,– по времени это совпало с тем, когда Путиловский завод практически отказался от сотрудничества с Круппом и начал делать пушки фирмы Шнейдера». Мало того, что они были и хуже и дороже, так еще и условия договора были весьма любопытными. То есть эти орудия могли делаться только на Путиловском
