— В них избавление от всего этого, твое личное избавление. В прошлом году, когда ты поселился в доме своего знакомого, ты хотел определить себя, исследуя свое прошлое. Ты пытался вспомнить себя. Но кризис личности пребывает в
— Но ведь я не верю в острова, — сказал я.
— Тогда ты должен открыть их. Острова столь же реальны, сколь и я. Они существуют, и ты можешь их посетить — точно так же, как можешь говорить со мной. Но в то же время они суть состояние ума, жизненная позиция. Все, чем ты занимался до сих пор, было направлено внутрь, было эгоистичным, болезненным для окружающих. Ты должен выйти наружу, утвердить и оправдать свою жизнь.
Вернувшийся официант поставил передо мною пиво, поставил перед Сери апельсиновый сок.
— Извините, сэр, я просил бы вас рассчитаться, как только вы допьете.
— А в чем, собственно, дело?
— И по возможности скорее. Благодарю вас.
Сери снова удалилась, на мгновение возникло другое кафе: убогий интерьер, пластиковые столики с пятнами от чая, запотевшие окна, ведерко для охлаждения молока и реклама пепси-колы… но затем мимо кафе проехал трамвай, из-под его дуги сыпались синие искры, и я снова увидел деревья в цвету и спешащих куда-то джетранцев.
— На Архипелаге ты сможешь жить вечно, — сказала Сери, возвращаясь.
— Ты имеешь в виду Лотерею?
— Нет… Острова, они вневременные. Те, кто туда уходит, никогда не возвращаются. Они находят себя.
— На мой взгляд, это нечто не совсем здоровое, — сказал я с сомнением. — Бегство от жизни в мир фантазии.
— Не в большей степени, чем все, что ты делал до сих пор. Для тебя острова станут искуплением. Бегством от бегства, возвращением к ориентированности вовне. Чтобы найти путь наружу, ты должен еще глубже уйти в себя. Я покажу тебе путь.
Я молчал, глядя вниз на брусчатку тротуара. Между ногами посетителей прыгал воробей, он высматривал и склевывал крошки. Мне хотелось остаться здесь навсегда.
— Я не могу оставить Грацию, — сказал я в конце концов. — Во всяком случае — сейчас.
— Тогда я уйду без тебя, — сказала Сери, начиная удаляться.
— Ты что, серьезно?
Я ни в чем не уверена, Питер, сказала Сери, ни в чем не уверена. Я ревную к Грации, ведь пока ты с ней, мне достается роль твоей совести. Я вынуждена наблюдать, как ты разрушаешь ее, а заодно и себя. В конце концов ты и меня разрушишь.
В этот момент Сери была на диво молодой и красивой: светлые волосы, сверкающие на солнце, густой южный загар, юное гибкое тело, легко угадываемое сквозь тонкую ткань. Она сидела рядом со мной, возбуждая меня и заставляя мечтать о дне, когда я смогу остаться с ней вдвоем.
Я заплатил по счету и сел в трамвай, идущий на север. Небо затянуло, пошел дождь, и я вновь ощутил свою обычную депрессию. Сидевшая рядом Сери молчала. Я вышел из автобуса на Кентиш-Таун- роуд и свернул в грязноватый проулок, ведущий к дому Грации. Около дома я увидел ее машину, втиснутую между строительной вагонеткой и спальным фургоном с австралийским флажком на лобовом стекле.
Темнело, но в наших окнах не было света.
Что-то там не так, Питер, сказала Сери. Быстрее!
Я оставил ее на улице и сбежал по ступенькам к двери. По дороге я успел достать ключ, но дверь была распахнута настежь.
— Грация! — Я включил лампочку в прихожей и помчался на кухню. Из ее сумочки, валявшейся на истертом линолеуме, высыпалось все содержимое: сигареты, зажигалка, скомканные бумажные салфетки, зеркальце, расческа, пакетик мятных леденцов. Я сгреб все это хозяйство и поставил сумочку на стол. — Где ты, Грация?
В пустой гостиной царили покой и прохлада, и дверь в спальню была закрыта. Я подергал ручку, затем толкнул дверь, но ее чем-то заклинило.
— Грация! Ты здесь? — Я навалился плечом, дверь чуть подалась, но было понятно, что она придавлена изнутри чем-то тяжелым. — Грация! Пусти меня!
У меня тряслись поджилки, не попадал зуб на зуб. Я уже знал, что там увижу, знал с кошмарной уверенностью. Еще удар плечом, и дверь подалась на пару дюймов; теперь можно было просунуть в щель руку, нащупать выключатель и включить свет. В ту же самую щель я разглядел ногу Грации, безжизненно лежавшую на полу. С третьего толчка дверь поддалась, что-то с грохотом обрушилось, и я ворвался в спальню.
И сразу увидел кровь.
Грация лежала ничком, ее ноги свешивались на пол, юбка задралась, бесстыдно демонстрируя нездоровую бледность кожи. Ее правый сапог валялся на полу, левый был наполовину стянут с ноги и так, по всей видимости, застрял. Из взрезанного запястья толчками выбивалась кровь, на ковре, рядом с темным, медленно расползающимся пятном, зловеще поблескивало лезвие бритвы.
Задыхаясь от ужаса, я приподнял голову Грации и несколько раз ударил ее по щекам. Она была без сознания и почти не дышала. Я стал искать ее пульс, не нашел и беспомощно огляделся по сторонам. Было понятно, что Грация умирает. Как последний идиот, я стал подсовывать ей под голову подушку, чтобы лежать было поудобнее.
И тут наконец в моем потрясенном сознании забрезжили проблески здравого смысла. Всю мою беспомощность как рукой сняло. Я выхватил из кармана носовой платок и крепко, что было сил, перетянул разрезанную руку Грации чуть выше раны. Затем снова пощупал пульс и на этот раз ощутил еле заметное биение.
Далее я бросился в гостиную, схватил телефон и вызвал «скорую помощь». Как можно скорее, она умирает. Да, через три минуты.
Я вернулся в спальню. За эти секунды Грация успела перекатиться к краю кровати. Я осторожно опустил ее на пол, посадил и начал метаться по комнате, мысленно умоляя «скорую» поторопиться. Чтобы взять себя в руки, я поднял комод, которым Грация подперла дверь, а затем вышел на улицу встречать машину.
Три минуты. Ну вот, наконец-то. Вдали возник и начал быстро приближаться двухтоновый вой сирены. Синие вспышки, соседи в окнах, кто-то выбежал на дорогу и начал махать руками, останавливая едущие с противоположной стороны машины.
За рулем «скорой» сидела женщина. Двое мужчин бегом бросились в квартиру, алюминиевую каталку они оставили в машине, а с собой прихватили носилки и два ярко-красных одеяла.
Короткие вопросы: имя, фамилия, здесь ли она живет, как давно я ее обнаружил? Мои в ответ: будет ли она жить, куда вы ее увезете, побыстрее, пожалуйста. Затем отъезд: мучительно медленный разворот, рывок, синие вспышки, затихающий звук сирены.
Вернувшись в квартиру, я вызвал по телефону такси, а затем, в ожидании, принялся наводить порядок в спальне.
Я задвинул комод на место, поправил на кровати покрывало и начал тупо оглядываться по сторонам. Кровь пропитала середину ковра, забрызгала стену; я достал из чулана швабру, тряпку и попытался хоть что-нибудь оттереть. Это было кошмарное занятие. Машина все не ехала.
Еще раз осмотрев спальню, я обнаружил обстоятельство, которого все это время старался не замечать. На кровати, где только что лежала Грация, были разбросаны страницы моей рукописи. Машинописным текстом вверх.
А вдруг это они всему виною?
Многие страницы были испятнаны кровью. Я знал, что на них написано, знал, даже не читая. Там были эпизоды, связанные с Сери, ее имя выделялось на этих страницах, словно подчеркнутое красным.
Наверное, Грация прочитала рукопись, наверное, она поняла.
