крутился Всеволод Евгеньевич, пытаясь убедить бывшую супругу перенести их на завтра, Ангелина была непреклонна. Хотя, полагаю, что больше из вредности. Виноватым в смерти сына она автоматически сделала Всеволода Евгеньевича и, хотя тот клятвенно заверил ее множество раз, что не имеет к этому отношения, держалась холодно и отстраненно. Что не помешало ей согласиться с тем, чтобы все расходы Бобров взял на себя.
Геля, конечно, сильно переживала смерть сына. На кладбище, куда мне тоже пришлось ехать, сопровождая Боброва, она едва не потеряла сознание. Стоявший рядом с ней молодой синеглазый парень лет двадцати – двадцати пяти неловко поддерживал ее под локоть, сохраняя скорбное выражение лица. Думаю, оно было вызвано в первую очередь тягостной церемонией и вынужденным присутствием на ней. На вид парень казался еще моложе Михаила. Даже на похоронах вокруг этой пары витали перешептывания и неодобрительные взгляды. Что ж, людское мнение всегда было устойчиво в отношении подобных союзов.
Камилла с Ларисой приехали лишь на сами похороны, вели себя тихо и скромно, от поездки в кафе на поминки отказались и вернулись домой на машине Камиллы. Бобров же, естественно, отправился в кафе, а я вместе с ним. Хорошо еще, что он не стал там долго задерживаться, выпил всего одну рюмку и, сославшись на плохое самочувствие, отбыл, оставив всех гостей утешаться поминальным обедом.
Дома Всеволод Евгеньевич принял душ и ненадолго прилег отдохнуть. Я же покуда отправилась в свою комнату, чтобы посмотреть диски, подаренные мне вчера Бобровым. Выбрав фильм с многообещающим названием «Смертоносный миллениум», я расположилась напротив экрана. Надо заметить, фильм с невыразительным названием «В зоне действия» оказался намного интереснее…
Я успела просмотреть два фильма подряд, прежде чем Бобров постучал ко мне и сказал, что можно потихоньку собираться. Концерт был назначен на семь часов вечера, а сейчас была только половина пятого, и я не совсем понимала, к чему такая спешка. Однако Бобров сказал, что на месте нужно быть как минимум за час до начала, чтобы убедиться, что все в порядке, а заодно пообщаться кое с кем. Я не стала спорить и пошла выбирать наряд.
Камилла, к моему удивлению, торчала вовсе не в студии, а в своей комнате. Кажется, ее гораздо больше заботило то, как она будет выглядеть, чем то, как будет петь. То самое бирюзовое платье, тщательно отглаженное Тамарой Михайловной, сейчас висело на плечиках, переливаясь приглушенным блеском. Сама домработница готовила ужин и ворчала, что из-за этого концерта все идет не по установленному графику и что в пять ужинать еще рано, потому что в два только был обед, а в полночь – поздно. К тому же хозяева наверняка отправятся на какой-нибудь послеконцертный банкет, а до завтра все уже будет не таким вкусным, так что вообще непонятно, зачем она старается.
– Тамара Михайловна, не волнуйтесь, мы все это съедим на завтрак! – пропела улыбающаяся Лариса, появляясь в кухне и приобнимая женщину за плечи.
– Так на завтрак у меня другая еда в планах! – в сердцах с грохотом двигая сковородку, отозвалась домработница.
– Оставьте эти планы на послезавтра, – продолжала советовать хозяйка. – И вообще, стоит ли так волноваться из-за какого-то ужина? Бросьте все, поехали с нами на концерт!
– Нет уж! – решительно отказалась та. – Я Катюшу лучше дома послушаю.
– Ну, дело ваше, – легко согласилась Лариса, попутно беря двумя пальчиками с тарелки черную маслину и отправляя в рот.
Я особо не парилась в плане вечернего наряда – в конце концов, не мне предстояло петь. Главное, чтобы было удобно и в то же время прилично. Поэтому я облачилась в брючный костюм густо-сиреневого цвета, а ноги обула в черные ботинки на невысоком устойчивом каблуке. В семнадцать тридцать мы все погрузились в «Тойоту» Боброва и отправились к ДК «Россия», где и должно было состояться выступление, официально именуемое сольным концертом Арсения Торквадзе.
Войдя в помещение, Камилла сразу же отправилась в гримерную переодеваться, а Бобров мотался по коридорам, заглядывая в разные комнаты и беседуя с некоторыми людьми. Диалоги были короткими, примерно все они сводились к фразам «ну как?», «все путем» и «отлично». Я повсюду ходила вместе с ним, ничем не выдавая скуки.
Ближе к семи часам Бобров присел в буфете с рюмкой коньяка и парой бутербродов с красной рыбой и тонюсенькими четвертинками лимона – я уже привыкла, что ему, как Винни-Пуху, постоянно требовалось чем-нибудь подкрепиться. Я вышла на улицу. Было уже темно, вокруг горели фонари, освещая пространство перед ДК и всю прилегающую к нему площадь. Окинув ее взглядом, я убедилась, что джипа «Чероки» Заварзина поблизости нет. Впрочем, если Бобров все-таки обошел его, то и делать бывшему бандиту здесь вроде нечего. Не смотреть же, как поет дочь его конкурента!
Буквально через пару минут к входу подкатили два длиннющих лимузина, черный и белый – подобные появлялись в нашем городе крайне редко. Я поняла, что это приехал сам Арсений Торквадзе вместе с сопровождающей командой. Лимузины остановились не у центрального входа, а сбоку. Как я ни присматривалась, мне так и не удалось увидеть фигуру самой звезды – настолько быстро она проскользнула в здание в сопровождении целой группы охраны.
«Неплохо работают ребята», – мысленно одобрила я и вернулась в ДК. Бобров уже покончил с перекусом и, вытирая губы салфеткой, спешил мне навстречу.
– Пойдемте в зал, давайте займем места, – пригласил он.
В зале на одном из средних рядов, полностью свободном, уже сидела Лариса, а рядом с ней приятный молодой мужчина лет двадцати восьми с короткими, чуть волнистыми русыми волосами. Лицо у него было довольно стандартное, но очень привлекательное – примерно как у Дэвида Бэкхема. В руках молодой человек держал букет ярко-алых роз. Как шепнул мне Бобров, это был жених Камиллы Вадик Строгов. Мы чуть улыбнулись друг другу приветственно, и я села с краю, рядом с Бобровым.
Концерт начался с опозданием минут на десять. К этому моменту зал был уже набит публикой, преимущественно молодого возраста. Повсюду слышался смех, хихиканье и просто болтовня. Наконец концерт начался, и на сцену вышел совсем юный парень со смоделированным с помощью геля коконом светлых волос на макушке, улыбнулся публике так, словно вся она собралась исключительно из-за него, и запел. Голос у него, надо признать, был неплохим, хотя и не очень сильным. Песня же оказалась настолько невыразительной, что я не смогла воспроизвести в памяти ни слова, ни мелодию сразу же после ее окончания. Однако молоденькие девушки моментально завизжали, бросая на сцену цветы и какие-то мелкие сувенирные штучки.
Сзади я услышала некий стон и тут же обернулась. Девчонка лет пятнадцати размазывала по щекам черные потеки туши от слез, вызванных, видимо, избытком чувств, и с придыханием всхлипывала. Рядом с ней дергалась в конвульсиях произвольного танца ее подружка, которой на вид было лет тринадцать: маленькая, худенькая, фигурой не отличающаяся от мальчика, но с серебристой нашлепкой пирсинга возле носа.
– Это Глэйд. Сережа Гладышев, – сообщил мне Бобров.
– Круто, – усмехнулась я.
Глэйд тем временем запел еще одну песню. Пока что он полностью оправдывал свой псевдоним: его хиты были хоть и примитивными, но радостными, да и сам он излучал оптимизм и восторженность.
Наконец Глэйд закончил свое выступление и под экстатический рев толпы подростков, одарив всех напоследок своей обаятельной улыбкой и послав сразу всем воздушный поцелуй, вприпрыжку исчез за кулисами.
На сцену вышла группа «Платина», представленная двумя длинноволосыми худыми парнями в якой одежде, исполнявшими какой-то, на мой взгляд, слишком замороченный рок с настолько глубоко- интеллектуальными текстами, что большая часть смысла просто не улавливалась.
«Да уж, без стимуляторов в виде травы при написании этих песен явно не обошлось», – подумала я.
Даже выступление Сережи Гладышева мне понравилось больше. К моей радости, «Платина» продемонстрировала всего две песни, на прощание один из солистов хриплым голосом пообещал, что к Новому году выйдет их альбом под названием «Экстази», пригласил всех на сольный концерт, а пока что предложил приобрести в фойе диски с записями прежних песен.
Камилла значилась последней в первом отделении, далее планировался сам Арсений Торквадзе.
