Публика, на мой взгляд, уже порядком разогрелась, причем, как я поняла, не только выступлением местных знаменитостей, а и алкогольными напитками, которые хотя и было строго запрещено проносить в зал, но тем не менее практически у каждого присутствующего в руках наличествовала бутылка или баночка.
Камилла появилась на сцене в том самом бирюзовом платье, тоненькая, трогательная и очень женственная. Она явно избрала себе для сцены имидж «хорошей девочки» – то, что в театральном жанре именуется амплуа инженю. Она скромно посмотрела в зал, поймала брошенный ей букет и очаровательно улыбнулась, благодарно кивнув публике.
Наконец включили фонограмму, и я услышала начало уже известной мне любовной истории. Однако едва Камилла дошла до «ночей, полных огня», как в зале в один миг повисла тишина. Фонограмма резко оборвалась на полуслове, и Камилла, еще не понявшая, что произошло, пару секунд по инерции продолжала открывать рот. Наконец до нее дошло, что случилось. Глаза девушки расширились, она еще хранила на лице улыбку, ставшую растерянной, а пальцы, державшие микрофон, уже затряслись.
Бобров тревожно стрельнул взглядом вправо от сцены. Потом быстро поднялся и чуть ли не бегом направился ко входу. Камилла продолжала стоять в полной тишине, улыбка ее стала жалкой и испуганной.
– Эй, пой давай! – заорал у меня над ухом какой-то юнец.
– Пой, пой! – вторили ему вокруг.
Лариса приподнялась на стуле, собираясь крикнуть что-то дочери, Вадик успокаивающе положил ладонь на ее руку и удержал на месте. Послышался какой-то хрип техники, и на мгновение на лице Камиллы появилась надежда, что сейчас все восстановится и пойдет как было задумано, однако скрип перешел в скрежет и тут же прекратился.
– Пускай вживую поет! – понеслись предложения.
– Камилла, спой, спой! – кричала какая-то девчонка.
– Спой сама, Камилла! – вторили ей другие голоса.
Камилла неуверенно сжала микрофон и растерянно повернулась к двери. Там никого не было, и она обратила свой взгляд в зал, откуда неслись только призывы петь самостоятельно.
– Я не могу без аккомпанемента, – выдавила из себя девушка.
Со стороны кулис сейчас же показался молодой мужчина, который тут же встал к миди-клавиатуре, стоявшей на сцене. Он заиграл первые аккорды песенки и ободряюще посмотрел на Камиллу. Та застыла с наклеенной улыбкой и молчала. Музыкант проиграл вступление три раза, пока Камилла заставила себя наконец запеть.
– …и пропала, и пропала… – Еле слышно донеслось до нас, причем первых слов не было слышно вообще. – Для меня, для меня… – шепотом продолжала Камилла.
Она сбилась с ритма, и импровизированный аккомпаниатор из кожи вон лез, чтобы ей помочь, то замедляя темп, то убыстряя его. Голос Камиллы дрожал, и так едва уловимый, он порой вообще сбивался на шептание. В конце концов она, кажется, забыла слова, потому что уже в шестой раз повторяла одно и то же: «Подарил ты для меня, для меня, для меня…»
Ситуация была трагикомической. Складывалось впечатление, что мы прослушиваем старую пластинку, заевшую в одном месте.
– Че это за отстой? – не выдержал тот самый парень, который первым заорал, чтобы Камилла пела вживую.
Тут же поднялся гвалт. Публика уже не сдерживала своих эмоций и откровенно гоготала. Потерянная Камилла замолчала и, топчась на месте, лишь крепче сжимала микрофон, словно держась за него как за спасительную соломинку. В зал она не смотрела.
Однако за волной смеха последовала волна агрессии. Не все были настроены дружелюбно.
– Что это такое? Че за туфта? – послышались со всех концов зала недовольные возгласы.
– Эй, дура безголосая, проваливай давай! – заорал юнец, который был самым активным из публики.
– Верните деньги за концерт!
– Деньги, деньги! Мы не за такое дерьмо бабки отваливали!!!
Я увидела, как по лицу Камиллы заструились слезы. Она выронила микрофон и принялась их утирать. Толпа продолжала улюлюкать. Лариса подскакивала на месте, готовая мчаться на сцену, но я толкнула Вадика ногой, и тот крепко сжал плечи будущей тещи, принявшись что-то говорить на ухо. Лариса сама едва сдерживала плач.
Я поискала глазами Боброва, но того нигде не было видно. Толпа тем временем переместилась ближе к сцене. Тут в Камиллу полетела пустая банка. Девчонка взвизгнула и отскочила в сторону. Обстановка накалялась, и я уже достала сотовый, чтобы набрать Боброва с требованием поднять на ноги местную охрану и утихомирить зал. А зал уже вышел из-под контроля, и я понимала, что одной мне с толпой не справиться.
Камилла, пятясь, отступила в угол, в нее продолжали лететь какие-то огрызки, банки и бумажки. Тут со звоном разбилась о пол сцены брошенная кем-то стеклянная бутылка из-под пива, и я вскочила на ноги. Медлить больше было нельзя, нужно было спасать девчонку, а с залом пусть разбираются те, кому это положено.
Я уже видела, что в проходах появилась милиция с дубинками, пытавшаяся повязать особо буйных зрителей. Я же стала пробираться к сцене. Это было не так-то просто сделать: молодежь, разделившись на два враждебных лагеря, устроила кучу-малу. Кое-где начиналась драка, постепенно и стремительно переходя во всеобщее побоище. Я знала, что такие вещи быстро не заканчиваются и оборачиваются иной раз серьезными потерями. Мысленно я молилась, чтобы Камилла догадалась свалить поскорее за кулисы, но совершенно деморализованная девчонка продолжала стоять, сложив ладони у лица, и трястись в рыданиях.
Пока я пыталась протиснуться между дерущимися и орущими подростками, на сцене началось кое-что похуже. Какой-то отморозок швырнул на сцену бутылку с самодельной взрывной смесью. По полу тут же принялась растекаться горючая жидкость, моментально полыхнуло пламя. Камилла закричала и в ужасе отпрянула назад, подбирая подол длинной струящейся юбки.
– Пожар! – закричал кто-то в зале.
– Огонь! Горим! – шарахнувшись в сторону, подхватили передние ряды.
Часть толпы ломанулась к выходу, другая, задняя, не обращая внимания, продолжала бесноваться. Вокруг стоял дикий рев.
– А ну, разойдись, придурки малолетние! – заорала я, выхватывая пистолет и делая выстрел в потолок.
Надо сказать, это подействовало, и сцепившиеся и преграждавшие мне дорогу компании испуганно стали жаться к стене. Расталкивая их направо и налево локтями, я рвалась к сцене, жалея, что папаша Бобров не устроился в первом ряду, отговорившись тем, что в середине лучше видно.
И тут я увидела его самого: с выпученными от страха за дочь глазами он неуклюже пытался вскарабкаться на сцену, поскольку на ступеньках происходила еще одна драка.
Тем временем послышался дикий визг: огонь перекинулся на юбку Камиллы. Бобров совершил титаническое усилие и взобрался наконец на сцену, кидаясь к дочери и пытаясь обхватить ее. Очередная бутылка ударилась о его круглый затылок, и Всеволод Евгеньевич присел от боли, схватившись рукой за рану. На пол закапала кровь, Камилла продолжала голосить, рев дерущейся толпы слился в какой-то сплошной вой.
В два прыжка я догнала Боброва и, оттолкнув его в сторону и развернув к себе спиной, стащила с него пиджак, которым тут же принялась сбивать пламя с платья Камиллы. Девушка, видимо, узрев во мне спасение, вцепилась в мою руку мертвой хваткой. Увидев, что вспышки на платье погасли, я одной рукой обхватила за плечи Боброва, стараясь прикрыть от возможных новых ударов, второй, еле выдернув ее из побелевших пальцев Камиллы, сгребла ее саму и потащила обоих за кулисы.
Какие-то смельчаки, не остановленные вовремя милицейскими дубинками, уже тоже взбирались на сцену и пытались броситься вдогонку за нами. Достав газовый пистолет, я дважды пальнула назад и еще быстрее потянула Боброва с Камиллой к запасному выходу. Навстречу нам бежал мужчина в черном костюме и что-то кричал, пытаясь задержать. На секунду отпустив Боброва, я двинула ему кулаком в печень, и мужик упал на пол, тут же потеряв на время способность говорить.
