А если он позвонит Рэю и обо всем узнает? Я еще не приготовилась к этому… Пока не приготовилась.
— Готово, — крикнула из кухни мама.
Я пошла к ней. Она приготовила мне завтрак — чашечка из китайского фарфора, кофейник с кофе, апельсиновый сок, сваренные в смятку яйца и тост. Все было сделано с любовью, умело. Даже самые обыкновенные продукты выглядели как-то особенно, роскошно.
Это было одно из достоинств мамы, оставшееся от тех дней, когда она слышала комплименты в свой адрес и чувствовала любовь к себе. Снова и снова мама старалась (с серым лицом, с загнанным взглядом, болезненно сконцентрированном на стоящей перед ней задачей), как ребенок, сделать хоть что-то, чтобы получить от Эллиота одобрение своего скромного таланта, хотя муж постоянно задирал и изводил ее. Стол к обеду накрывался великолепно, еда готовилась очень вкусно, но девять из десяти раз мой отчим пожирал все с ледяным молчанием. Так он показывал, что лучшее — совсем не обязательно хорошо для Эллиота Палма, и что отсутствие неодобрения является его высшим комплиментом Грейс.
Как часто я наблюдала за мамой, подавленной, сникшей, словно продырявленный воздушный шарик, при виде хмурого, царственного выражения лица мужа. Подобно маленькой девочке, она всегда отступала, делала новую попытку и ожидала комплимента, который никогда не высказывался ее самодовольным богом и хозяином… Ожидала по старой памяти.
Несмотря на все свои старания, маме никогда не удавалось заслонить Эллиотом каким-то образом не забывшуюся нежность моего родного отца. Вероятно, он был веселым человеком. Вообще я по сей день верю, что память о нем (живая большей частью благодаря неосознанным воспоминаниям мамы, чем устным рассказам) удерживает меня от того, чтобы не возненавидеть всех мужчин. Я знаю, какими счастливыми бывают супружеские пары, как милые, отзывчивые люди делают добро другим.
Я обняла маму и прижалась щекой к ее щеке — от нее, как всегда, пахло увядшей листвой, только теперь добавился легкий вкусный аромат вареных яиц.
— Это прекрасно, дорогая… даже роскошно.
Ты приготовила мне королевский завтрак.
Она улыбнулась мне, и я заметила по ее глазам, как она довольна. Я могла бы убить Эллиота. Так мало требовалось, чтобы сделать маму счастливой. Так мало. Уж ему это ничего не стоило бы.
Я села и принялась за яйцо, но затем замерла, не донеся ложку до рта.
Эллиот в гостиной набрал чей-то номер телефона. Я окаменела от страха.
— Почему ты не ешь? — спросила мама.
— Прости. Я просто задумалась. Я заставила себя проглотить яйцо и прислушалась к голосу отчима.
— Могу я поговорить с Рэем? (Теперь я ослепла от страха.) О… мистер Лессер… Нет, ничего особенного. Я просто хотел поговорить с вашим сыном…
Я ничего не могла сделать и ждала гибели.
— Рэй? Это Эллиот Палма. Я хотел поговорить с тобой… о Джоан.
Эллиот сделал паузу, затем снова заговорил, очевидно, перебив собеседника.
— Пожалуйста, Рэй. Не нужно никаких объяснений, мальчик мой… Нет, я ничего не хочу слышать. Просто мы беспокоились. Ты должен был привезти Джоан домой вовремя, ты же знаешь… Ей только семнадцать. Когда у тебя будет дочь… конечно, будет… ты поймешь мои чувства…
Он снова сделал паузу. Я прислушивалась, глядя на остывшее яйцо. Я желала… и наконец услышала:
— Прекрасно… Я рад, что ты такой сердечный молодой человек. Конечно, можно. Мы знаем, как ты нравишься Джоан. Никаких сомнений. До свидания, дружище.
Эллиот, естественно, произнес это «дружище» с резким «р». Я услышала, как телефонная трубка легла на рычаг, и со вздохом откинулась на спинку стула.
Рэй, каким бы он ни был, оказался неглупым. Парень понял, что я не рассказала своему папочке о его вчерашней выходке, и взял вину за мое опоздание (семь проклятых минут!) на себя. Значит я с трудом, но выпуталась.
Яйцо совсем остыло, но мне показалось невероятно вкусным. Я проглотила тепловатый кофе, откусила большой кусок тоста, встала, положила тарелки в раковину, чмокнула маму в щеку, прошла мимо гостиной (не взглянув на Эллиота, не давая ему возможности догадаться, что подслушала его) и поднялась к себе в комнату. Тут я заперла дверь и достала старый, запылившийся справочник Ширфул Вистас.
Он был здесь, важный, словно сама жизнь. Вито Джозеф, перекресток на Грин и Элм-стрит, 26. Номер телефона. Я не решилась воспользоваться им.
Я надела плащ и опять спустилась по лестнице. Эллиот погрузился в газету. Я ничего не сказала, а он даже не посмотрел на меня. Я проскользнула за дверь и побежала за угол к автобусной остановке.
Через двадцать минут я стояла перед самым дешевым в Ширфул Вистас домиком, аккуратным, пятикомнатным, с миниатюрной полоской газона, на котором стояло несколько алебастровых статуй почти в натуральную величину: диснеевские гномы (с очень красными щеками, розовыми ручками и круглыми задумчивыми глазами) и бело-зеленая собака, обнюхивающая тачку одного из гномов. Никогда я не видела ничего более шокирующего, более безобразного, никогда не думала, что статуи можно сделать такими ужасными.
Я вспомнила о Марии и представила ее с восторгом листающей иллюстрированный рекламный буклет, а рядом с ней предупредительного, сияющего продавца, ожидающего с договором в руках. Дрянные фигуры, видимо, еще и стоили немало, хотя сделали их как обыкновенную дешевку. Красный нос Думбо уже начал приобретать белизну подбородка и вылепленных бакенбардов. Зимой все статуи за две недели превратятся в развалины. Я мысленно увидела их, терпеливо стоящих сначала под дождем, потом под снегом, гротескные маленькие холмики под белым одеялом, каждый год укутывающим наш городок.
Я обошла тачку и оказалась перед парадной дверью. Возле нее висели огромный бронзовый молоток, слишком тяжелый и дорогой на вид для его тонкой деревянной ручки, и невероятно причудливая приглашающая вывеска, нечто вроде индийского плетения с милым «Добро пожаловать», теряющимся в лабиринте запутанного узора.
Я быстро постучала и обнаружила, что молоток внизу еще снабжен колокольчиком. В результате получилось комплексное музыкальное бряцанье.
Он открыл дверь почти сразу. На нем была спортивная рубашка без двух пуговиц, отчего виднелась большая часть его груди. С пальцев капала мыльная вода — очевидно, он что-то делал на кухне.
Джо несколько раз моргнул, затем его глаза прояснились и он узнал меня.
— Привет, — сказала я.
— Что ты здесь делаешь?
— Хотела тебя увидеть.
— А почему не позвонила? Мой номер есть в книге.
— Потому что ты не позволил бы мне прийти, — ответила я, — и ты это прекрасно знаешь.
Он развел руками в стороны, затем снова соединил, стоя передо мной с жалким, а для меня милым видом среди алебастровых фигур, насмехающихся над ним на своей лужайке.
— Я хочу войти, — заявила я.
— Нет, Джоан.
— Да, — я уже собиралась оттолкнуть его и оттолкнула бы, но он вдруг странно пожал плечами, потом медленно отодвинулся в сторону. Я вошла в дом.
Здесь было светло. Это первое, что поразило меня. Хоть и наступил полдень, повсюду горел свет. Бесчисленные (как мне показалось) лампы, люстра в гостиной со стапятидесятиваттными лампочками ослепительно сверкали.
Ни одна гостиная, даже роскошно обставленная, не смогла бы устоять против грубого, голого потока света. Эта же комната со своей скромной мебелью распростерлась передо мной, обнаженная и отвратительная. Мне сразу же показалось, будто я в доме сумасшедшего. Обитая оранжевой тканью софа, красный ковер с миллионом нитей разной длины, выдернутых при чистке пылесосом, серые стены, какие можно увидеть в некоторых офисах и дешевых женских туалетах.
Вся мебель была тяжелой, купленной комплектами, поэтому софа, кресла и столы имели родственное
