— А ваши друзья занимаются добросовестно?
Девушка вопросительно посмотрела на меня, как будто пытаясь угадать, какой же здесь может быть подвох. Но лицо мое выражало одно лишь только доброжелательное любопытство.
— В основном да…
— Даже по истории?
Тут она окончательно смутилась.
— Что вы имеете в виду?
Я дружески рассмеялась, показывая своей собеседнице, что она может расслабиться.
— Да ничего… простите, как вас зовут?
— Зина.
— Ничего страшного, Зиночка. Просто мне показалось, что ваши друзья были немного неискренни со мной… Может, это просто оттого, что я для них — незнакомый человек?..
— Да нет, почему? — сказала Зина, несколько успокоившись. — Они не были неискренни… просто эти события… вы понимаете… они так повлияли на всех нас…
— О, могу себе представить… А вы действительно так хорошо относились к профессору Разумову или здесь есть преувеличение?
— Что вы, никаких преувеличений, мы действительно очень любили его…
То ли мне показалось, то ли на самом деле в голосе девушки зазвучали те подозрительно восторженные нотки, которые поселили во мне сомнения в искренности ее друзей. Однако я не отступила.
— Но вот, например, Влад: у него все — настолько через край, что это даже странно… Можно подумать, что для него на целом свете не было человека дороже, чем профессор.
— Ах Влад… Он вообще по характеру очень впечатлительный, а в последнее время на него столько всего навалилось… Вы только не говорите, пожалуйста, что я вам рассказала… ведь у него серьезно больна сестра… Что-то связанное с сердцем, нужна дорогая операция, а семья у них не такая уж богатая… Вы только представьте: знать, что близкий тебе человек погибает, и не иметь возможности ему помочь! Тут и более сдержанный человек, чем Влад, может потерять самообладание. А когда он узнал еще и о Разумове…
Тут в выражении лица Зины снова промелькнуло что-то странное, и она сделала долгую паузу. Снова повинуясь непонятному инстинкту, я задала неожиданный для себя самой вопрос:
— Что узнал?
Бедная Зина вздрогнула так, как будто ее ударили.
— Ой, извините… я задумалась, и вы напугали меня… Так о чем вы говорили?
— Я спрашивала о том, что Влад узнал о Разумове, — вежливо повторила я во второй раз свой вопрос, ничуть не сомневаясь, что он прекрасно был расслышан и в первый.
— Ну как — что? Об этой истории… с убийством… После этого он стал какой-то дерганый. Он и раньше-то чересчур эмоционально на все реагировал, а тут… просто через край, правильно вы сказали. То восторгается чем-нибудь — и тут же, через минуту, кипит ненавистью. Даже не знаю… может, ему к врачу обратиться… а то… к чему это может привести?
Было видно невооруженным глазом, что последние слова она сказала совершенно искренне и действительно переживала за своего друга.
— Вот мы и пришли, это кафедра бухучета.
— Ой, Зиночка, спасибо вам большое!
— Не за что…
Мы попрощались, и она отправилась было восвояси, но, пройдя немного, обернулась и еще раз попросила меня:
— Так вы уж, пожалуйста, не говорите, что я рассказала вам о сестре Влада…
— Ну что вы, Зиночка, все останется между нами, я прекрасно понимаю — это очень личное…
Подождав, пока Зина скроется из виду, я тоже отправилась по направлению к выходу. На кафедре бухучета делать мне было нечего, и я спешила убраться от нее подальше, пока, чего доброго, не появился на горизонте мой старый приятель, неподражаемый господин Спиридонов.
Благополучно избежав трогательной встречи, я вышла из здания института и направилась к своей машине. Устроившись на сиденье, я не спешила заводить двигатель, а для начала с удовольствием затянулась сигаретой, размышляя о том, что принес сегодняшний день.
Поездка прошла не напрасно. Выяснился еще один весьма вероятный подозреваемый, и открылось весьма пространное поле для исследований в связи со странным и двусмысленным поведением студентов, близко общавшихся с профессором Разумовым. Правда, я лично предпочла бы, чтобы результаты дня сузили круг подозреваемых, а не расширили его. Но, принимая во внимание, что версия с Жигалиным гораздо больше отвечает всем особенностям этого дела, чем предположение о жене профессора или его студентах, можно оценивать общие результаты как положительные.
В связи с этим в ближайшее время мне снова придется заняться слежкой, ибо как еще я смогу узнать что-то о личной жизни брутального бритоголового юнца? Не с мамочкой же его об этом беседовать!
Решено. Завтра, как штык, заступаю на пост, только на этот раз не в Тарасове, а в Покровске. Надеюсь, здесь сыскная деятельность не заведет меня так далеко. Хотя — как знать? Оружие, пожалуй, надо будет прихватить с собой.
Пока я строила планы на завтрашний день, какой-то туманный вопрос все время не давал мне покоя и мешал сосредоточиться на разработке стратегии. Как будто я забыла нечто очень важное. Но что?
Я сосредоточилась и восстановила в памяти все события сегодняшнего дня. Вот я встретилась со студентами и начала разговор; отметила их неискренность; потом появляется Жигалин; его замечание и новая информация; я мысленно рисую себе еще одну новую версию; потом разговоры об исследованиях… вот что-то здесь… или не здесь? Что же было потом? Потом мы с Зиной отправились искать кафедру бухучета, и она рассказала мне о сестре Влада. Сказала, что это выбило его из колеи, а когда он… Вот оно! Она сказала: когда он узнал о Разумове, это его доконало, но когда я спросила, что именно он узнал, она повела себя очень странно.
Я вспомнила испуганные глаза, устремленные на меня, и неуклюжую попытку сделать вид, что она не расслышала вопрос. Что-то тут не то! Неужели смерть профессора так напугала их, что при каждом упоминании заставляет впадать в кому? Что-то не заметила я ничего подобного, когда мальчики в начале нашей беседы рассуждали о том, какое это «нехорошее дело» и как это «не укладывается в голове». Возмущение их было явно напускным, а на самом деле они были довольно равнодушны. Так чего же испугалась Зина? И что же узнал Влад Незнамов о профессоре Разумове?
Может быть, он узнал о финансовых махинациях Разумова с Залесским на курсах? Вполне возможно. Это объясняет испуг девочки. Она, конечно, ни в коем случае не желала бы, чтобы кто-то узнал, что те или иные студенты имели компромат на недавно убитого профессора Разумова. Да и поведение Незнамова это объясняет. На каком они курсе-то — на втором? Совсем еще дети. А в этом возрасте все воспринимается обостренно, и суждениям свойствен максимализм. Вот и вышло, что Влад, мальчик и без того впечатлительный, узнав о проделках горячо любимого им профессора, совсем расстроился. А если он поделился своими сведениями с товарищами, то и нагловатые ухмылки, и их неискренность становятся понятными. Но тут я вспомнила, что во время нашей беседы уже нашла одно объяснение для этих ухмылок, и поняла, что в настоящий момент оторвалась от реальности и витаю в области догадок. А для профессионального сыщика это недопустимо. В своих теориях я должна оперировать только фактами, а пока этих фактов нет, незачем портить свои аналитические способности чрезмерным полетом воображения. Будут факты — будем думать. Пока что следует принять к сведению неестественное поведение студентки в ответ на мой невинный вопрос.
Задумавшись обо всем этом, я не заметила, что прошло уже достаточно много времени, и, взглянув на часы, заспешила домой.
В этот день мне не повезло с дорогой. На обратном пути я снова попала в пробку, как и в самый первый раз, когда направлялась в морг. Разница была только в том, что на этот раз мне не нужно было придумывать никаких историй про дядю, и, безнадежно застряв где-то в самой середине бесконечного ряда машин, я готова была волком выть от скуки.
