мусульманской веры. Он положительно и неоднократно отрицал все чудеса, кроме Корана, который, в силу его замечательных достоинств и того, каким способом он ниспосылался ему с неба, признавался им за величайшее чудо. И здесь мы должны сделать несколько замечаний относительно этой книги. В то время как ревностные мусульмане и некоторые ученые из числа правоверных приводят доказательства ее божественного происхождения, ссылаясь на неподражаемое превосходство слога и содержания ее, равно как и на безграмотность самого Магомета, менее набожные критики признают ее за хаотическую смесь красот и недостатков, лишенную не только системы, но изобилующую всякого рода неясностями, туманностями, ложными версиями исторических событий и даже прямыми противоречиями. Действительно, Коран в том виде, как он существует теперь, не есть тот Коран, который Магомет передал своим ученикам, а книга, значительно искаженная и со множеством вставок. Откровения, заключающиеся в Коране, получены были в различное время, в разных местах и при разнообразных свидетелях; иногда они записывались секретарями или учениками пророка на пергаменте, на пальмовых листьях или даже на бараньих костях и складывались в ящик, о котором заботилась одна из жен Магомета; иногда же они даже просто запоминались слушателями его. Никто, по-видимому, при жизни его не позаботился соединить их в стройную систему, и даже после его смерти они долго сохранялись в виде разрозненных отрывков в изменчивой памяти его последователей. Только после его смерти Абу Бакр через некоторое время решился собрать и соединить их. Дело это поручено было Зайд ибн Табету, одному из бывших секретарей Магомета. Зайду утверждал, что знает многие части Корана наизусть, записывая их со слов пророка; другие он собирал из разных рук в виде отрывков, записанных на память тем путем, о котором мы выше говорили, и, наконец, немало пришлось ему заимствовать и у различных учеников, утверждавших, что они слышали передаваемое из уст самого пророка. Разнообразные частицы, таким образом собранные, записывались без разбора, без хронологического порядка и без всякой системы и составили том, который во время халифства Абу Бакра переписывался различными руками, причем многие копии с него, выдаваемые за подлинники, пускались в ход и распространялись по магометанским городам. В эти копии вскоре вошло так много ошибок, искажений и противоречий, что Осман, третий халиф, собрал различные рукописи и, составив названный им подлинным Коран, велел уничтожить все остальные.
Эти факты могут дать довольно ясное понятие о причине тех повторений, нелепостей и противоречий, которые действительно находятся в этой странной книге. Магомет, как справедливо было замечено, мог сообщать одни и те же наставления и поучительные рассказы в разное время различным людям и даже разными словами; или многие лица могли слушать его одновременно и придавать разное значение его словам, передавать все слышанное иначе, записывая их по-своему, соответственно степени своего понимания и своей памяти. Многие его рассказы об откровениях предшествовавших ему пророков, живших в отдаленные времена, могли быть приняты за его личные откровения. Даже есть указания на то, что Абу Бакр в первые годы своего халифства счел нужным из политических видов подправить некоторые места в Коране ради того, чтоб иметь возможность опираться на него в затруднительных случаях и тем утвердить господство ислама. О том, какие добавления и искажения могли быть сделаны другими, менее стеснявшимися личностями после смерти пророка, можно судить по тем смелым вольностям, которые допустил Абдаллах ибн Саад, один из секретарей Магомета, еще при жизни его.
Из всех этих данных очевидно, что даже письменные воспоминания о Магомете полны извращений, а записанные по преданию нередко являются выдумками. Этим, бесспорно, увеличивается трудность ясно и справедливо разрешить вопрос об истинном характере пророка и образе его действий. История его, по- видимому, распадается на два резких периода. В течение первого периода, вплоть до середины его жизни, мы не можем даже придумать достаточно сильного мотива для того бессмысленного и изумительного обмана, в котором его стараются обвинить. В самом деле, какие личные выгоды могли руководить им? Жажда богатства? Но благодаря его женитьбе на Хадидже он уже был достаточно богат и в течение многих лет, предшествовавших его мнимым видениям, он не проявлял никакого желания увеличить свои средства. Желание известности? Но он уже пользовался известностью в родном городе как человек выдающегося ума и честности, принадлежа к знаменитому племени курайшитов и даже к самой почетной ветви этого племени. Стремление к власти? Место охранителя Каабы и сопряженная с ним власть правителя священного города в течение многих поколений принадлежали членам его рода, а его положение и условия давали ему полное право с уверенностью рассчитывать на этот выдающийся пост. Стремясь упразднить ту веру, в которой он воспитывался, Магомет тем самым подрывал в самом корне все эти преимущества. Прежняя вера служила источником богатства и знатности его семьи. Нападать на нее значило вызвать против себя ненависть родственников, негодование своих сограждан и ужас и ненависть соотечественников, поклонявшихся Каабе.
Были ли какие-нибудь блестящие внешние выгоды, которые могли бы в начале пророческой деятельности вознаградить за все жертвы и пленить Магомета? Нет, наоборот: деятельность его началась с сомнения и втайне. В течение многих лет она не сопровождалась никаким материальным успехом. По мере того как учение становилось известно и пророк возвещал о своих откровениях, он все больше становился предметом насмешек, злобы, клеветы и, наконец, упорных преследований, разоривших его и его друзей, заставивших некоторых членов его семьи и многих его последователей искать убежище в чужих странах. В силу чего упорствовал бы он столько лет в обмане, подрывавшем все его земные блага, и притом в такой период жизни, когда уже было слишком поздно надеяться на возможность восстановить их снова?
За отсутствием достаточных эгоистических или материальных побудительных причин мы вынуждены дать иное объяснение его поведению за этот наиболее загадочный период его жизни, что мы отчасти и пытались сделать в начале нашей книги, где мы показали, что его восторженный и мечтательный дух под влиянием уединения, поста, молитвы, созерцательной жизни доведен был телесным недугом до состояния временного исступления, при котором он принимал игру своего воображения за небесные откровения, возвещая себя пророком Всевышнего. Мы можем предположить только одно: что в это время он впадал в самообман и сам верил в действительность своих снов или видений, верил тем более, что все его сомнения развивались ревностной и безусловно верившей ему Хадиджей и ученым и ловким Баракой.
Убедившись в своей Божественной миссии— идти и проповедовать свою веру, он соответственно этому объяснял и все свои последующие сны и представления; все это он считал за указание Божественной воли, различными путями проявлявшейся ему как пророку. Мы находим его постоянно подверженным припадкам столбняка или экстаза при малейшем возбуждении или волнении, когда он легко мог воображать себя в общении с Богом, и действительно после таких припадков почти всегда следовали его откровения.
Общий характер его поведения вплоть до бегства из Мекки ясно обнаруживает энтузиаста, действующего под влиянием некоторой умственной иллюзии; он глубоко убежден был в том, что он — Божественный посланник, на которого возложена задача религиозного преобразования; и яркий путь, который его восторженный дух пробивал сквозь путаницу противоположных верований и диких преданий, не лишен поражающего величия; это был путь к чистому и духовному поклонению единому истинному Богу взамен слепого идолопоклонства его детства.
Все части Корана, объявленные им за это время, даже в том несвязном виде, в каком они дошли до нас, пройдя через различные руки, когда их первоначальная красота была, несомненно, омрачена, отличаются, однако, чистым и возвышенным характером, и от них веет если не религиозным, то поэтическим вдохновением. Они указывают на то, что он многое черпал из живых источников христианства, и, если ему не удалось усвоить их во всей безукоризненной чистоте, то это потому только, что он заимствовал эту живую воду из надтреснутых цистерн и нечистых потоков, замутненных теми, которые должны были охранять их. Вера, проповедуемая им, была все-таки чище исповедуемой многими мнимыми христианами Аравии, и его жизнь в это время соответствовала правилам его учения.
Таков наш взгляд на Магомета и на его жизнь в течение первой половины его деятельности, когда он терпел преследования и всякие невзгоды в Мекке. Но резкая перемена, как мы показали в предыдущих главах, произошла в нем после бегства в Медину, когда вместо убежища и защиты, которых он только и искал и на которые и мог только рассчитывать, он встретил неожиданно почитание, подобающее пророку, слепое повиновение как властелину и очутился во главе могущественной, всевозрастающей и воинственной толпы последователей. С этого момента мирские страсти и мирские цели слишком часто являются побудительными причинами его деятельности вместо того мечтательного энтузиазма, который, хотя и ложный, придавал, однако, теплоту набожности его более ранней деятельности. Старое учение о
