предостерегает подругу, советует не доверять Ему, как, впрочем, и всем мужчинам вообще, а тут вдруг проявила такое к Нему расположение.
Около дома на деревянных ящиках сидят две соседки – не по возрасту красивая старуха и женщина средних лет – и беседуют, оглядывая прохожих.
– Добрый вечер, – говорит Моника.
– Добрый вечер, милая. – От старухи веет приветливостью и покоем.
– Слыхала про Кету? – спрашивает женщина.
– Про Кету? А что с Кетой?
– У нее опять случился кризис, и ее увезли.
– Господи Иисусе! – Моника входит в подъезд.
– Как твой песик? Здоров? – спрашивает добрая старуха.
– Да, – Моника оборачивается. – А что?
– За весь день ни разу ни тявкнул, ни залаял. Странное дело.
– Любит поспать. – Моника направляется к лифту.
– Очень славная собачка, – говорит ей вдогонку женщина средних лет.
У двери Моника вынимает из кармана ключ и вставляет в замок. В передней темно, а Чарльз не бросается на нее, как обычно.
– Чарльз, Чарльз, – зовет она, включая свет.
Напряжение нарастает. Ей уже кажется, что при свете лампы она увидит сейчас что-то страшное: то ли погром в квартире, устроенный ворами, то ли самих бандитов, поджидающих за дверью.
Однако вся мебель на месте, цветной телевизор и музыкальная аппаратура в порядке, все как всегда. Только Сэра Чарльза нигде не видно.
Моника идет на кухню. Еда, оставленная для Чарльза в миске, не тронута.
– Чарльз, Чарльз, – снова зовет она, направляясь в комнату. – Ты где?
Слабый лунный свет, проникающий через окно, рисует замысловатые узоры на кровати и на полу.
– Чарльз, куда ты запропастился?
Моника нервно щелкает выключателем, комната освещается, ее встречает собственное отражение в зеркале шкафа.
– Что с тобой? Чарльз!
Чарльз лежит возле кровати на боку, вытянув лапы: из полуоткрытой пасти свешивается язык.
Моника тихо до него дотрагивается. Морда пса еще теплая, но тело уже остыло.
– Чарльз! – кричит она и начинает его теребить. Пес не подает признаков жизни. – Что с тобой? Чарльз, скажи, скажи!
Да, Сэр Чарльз скончался. У Моники из глаз катятся слезы, она его бережно приподнимает, как ребенка, и целует в нос.
– Боже мой, Чарльз, Чарльз, – восклицает она, всхлипывая, и закрывает ему глаза. Затем осторожно переносит на софу и сидит рядом, плачет и вспоминает, как они вместе жили-поживали.
Наконец ложится в постель и, сраженная усталостью и горем, все же умудряется заснуть.
Сэр Чарльз умер.
Отчего он умер? Она об этом никогда не узнает. Умер, и конец. Ежедневно умирают тысячи собак, кошек и других тварей, равно как и людей, и никому до этого нет никакого дела. Таков закон жизни, свойство материи – сегодня жив, завтра мертв, потом снова жив. Но сегодня умер Чарльз, пес Моники, которого она любила, баловала и ласкала; словно бы умер сын или брат. Куда же теперь отправится Сэр Чарльз? Согласно буддистскому верованию, его душа переселится в другое тело – собаки, кошки, лошади, возможно человека, но непременно в какое-то еще более невинное существо, чем был Сэр Чарльз в своей чистой и безупречной жизни. По атеистическим представлениям, его тело истлеет, материя исчезнет и ничего от него не останется, разве что память. Самое досадное, что нам никогда не узнать, кто прав – буддисты или атеисты, хотя, по правде говоря, буддистская концепция более красива и приятна, ибо всем нам радостно думать, что там, за порогом смерти, мы еще поживем в свое удовольствие, а не сгинем навеки без следа.
Пока Моника спит, ей снятся кошмарные сны, а проснувшись рано поутру, первое, что она видит, – труп собаки.
В слабом свете утра растянувшийся на софе Чарльз представляется белым мраморным изваянием. Она гладит его по спине.
– Чарльз, что же нам делать? – шепчет Моника и начинает одеваться. Ей бы хотелось подольше побыть здесь одной, наедине с Чарльзом, но это невозможно.
Его надо похоронить. Не выбрасывать же в первый попавшийся мусорный контейнер. Похоронить – но где?
Говорят, что должны существовать кладбища для кошек и собак. Но животные не имеют права на погребение. Для всех они – твари, случайно рожденные, существующие сами по себе и отчего-то помирающие. Несправедливо, ох как несправедливо. Моника вздыхает. У нее нет ни сада, ни дворика, и нет даже заступа, чтобы вырыть могилу.
«Попрошу Лу помочь мне», – говорит она, но тут же отбрасывает эту мысль. У Лу хватает своих проблем.
Да, Малу не поможет. А вот Он смог бы. «Мужчина знает, что делать в таких случаях», – думает она, но вспоминает, что Его нет в Гаване: Он сейчас в Пинар-дель-Рио по своим делам.
Моника выходит из дому просить кого-нибудь о помощи, но никого поблизости нет, и она, убитая и потерянная, возвращается в квартиру, где над псом уже кружатся мухи.
– Чертовы мухи, – отгоняет она их и смотрит на безжизненное тело Чарльза.
Куда же его нести?
«Да, ты найдешь вечный покой в море, дорогой Чарльз», – шепчет она и изо всех сил старается не разрыдаться. Заворачивает Чарльза в простыню, берет на руки и выходит на улицу.
Сумасшедший ветер еще не утих, и улицы почти безлюдны. Она старается идти побыстрее, но вдруг останавливается. «Если меня увидят с собакой в простыне, подумают, что я спятила. – Но тут же обрывает себя: – Пусть думают, что хотят». Прижимая к себе Чарльза, она снова пускается в путь.
А ветер продолжает свирепствовать, ветви деревьев гнутся и трещат. Из проезжающей мимо машины ей кто-то кричит, но Моника не разбирает слов.
У нижней стенки Малекона море тихо и спокойно, ветер утихомиривает волну. Прислонившись к каменной стенке, Моника смотрит, как легкий прибой, накатывая на камни, оставляет на них кромку пены.
Она целует Чарльза, разжимает руки, и он из ее объятий падает в море.
– Прощай, Чарльз, прощай, – приговаривает она, глядя, как пес опускается все глубже в воду, и не может удержаться от слез.
Тем вечером я не пошел на Малекон, а отправился в другую сторону, к центру Гаваны, надеясь напасть на след Моники. Осмотрел окрестности Капитолия, Парк Братства, Центральный парк и кино «Пайрет», пробирался сквозь толпы хохочущих и возбужденно орущих людей.
С облегчением оставив позади веселящийся народ, я тихо брел, погруженный в свои мысли, когда возле «Погребка Дель Медио» меня кто-то окликнул. В дверях ресторанчика стоял Франсис в компании иностранцев.
– Присоединяйся к нам! – зычно крикнул Франсис и познакомил меня со своими спутниками – мексиканцем, аргентинцем и канадцем. Я даже не поинтересовался, как сложилось это разноплеменное сообщество, и уселся вместе с ними за столик. Уже несколько дней мне очень хотелось хорошо пообедать и выпить чего-нибудь приличного. Платили, разумеется, иностранцы.
– Это мой лучший друг, – сказал Франсис, хлопнув меня по спине. – Опытный профессионал и бегун.
– Сеньор бегать на короткие дистанции? – спросил канадец на довольно понятном испанском. – Я в университете бегать на четыреста метров.
– Никак нет. – Франсис был рад повеселиться.
– Вы – бегун на длинные дистанции?
