Значит, Моника – внучка мулатки и правнучка негритянки. В таком случае ее отец должен быть очень светлым мулатом. Она никогда мне не рассказывала о своей родословной, а я не мог и предположить, что у нее такие предки.
Хотя зачем она должна была мне обо всем докладывать? Мол, знаешь, а я из чернокожих.
Впрочем, все это не имело никакого значения.
– Мне надо видеть Каридад. Она мне очень нужна, – сказал я.
– Ее тут нет. – Ответ был категоричен.
– Можно мне войти, поговорить с вами? – почти молил я.
Бабушка, секунду поколебавшись, пошла к двери и стала возиться с запорами и задвижками. В жизни не видел дверей с таким количеством замков – старинных и самых новых, видимо присланных сыном из-за границы. Уже в комнате между делом я насчитал десять запорных конструкций. До сих пор не понимаю, как она меня впустила в дом. Наверное, мой интеллигентный вид внушил ей доверие.
– Говорите, – сказала бабушка, все еще посматривая на меня с некоторым подозрением.
Она молчала, но ее лицо постепенно мрачнело. Прабабушка, сидевшая напротив, беспокойно шевелила пальцами и время от времени вздрагивала.
– Уже несколько недель, – проговорила бабушка, – как Кари сюда не приезжала.
Вообще-то, внучка их навещала примерно раз в два месяца, в дом приходил праздник, потому что она всегда являлась веселая, радостная и привозила кучу подарков, продукты, лекарства, деньги.
Тут бабушка умолкла и совсем погрустнела.
– Вы говорите, что Кари исчезла?
Я кивнул. Мне было жаль огорчать старую сеньору дурным известием. Лучше бы вообще туда не приходить.
– Что случилось с Кари? Что с ней? – прабабушка задрожала сильнее, и все ее тело стало мелко подрагивать, как у нервнобольной. – Где Кари? Что с ней? Кто этот человек? Зови полицию!
Бабушка подошла к ней, обняла за плечи и увела в другую комнату.
– Мама, с Кари все в порядке, – увещевала она старуху. – Сеньор говорит, что Кари скоро приедет к нам.
Вернувшись, бабушка подошла ко мне. В молодости она, видно, была красивой женщиной.
– Когда она слышит плохие новости, то совсем теряет рассудок. Склероз, – сказала она. – Но где же найти Кари?
Мне нечего было ответить.
– Хотелось надеяться, что вы мне об этом сообщите, – растерянно сказал я, глядя в зарешеченное окно. На улице о чем-то жарко спорили парни, до нас долетали их крики и ругань.
Бабушка села в кресло, опустив голову и поджав губы. Олицетворение печали.
– Не знаю, что и делать, – сказала она. – Мне бы надо пойти поискать ее, но я не могу оставить больную мать.
– Не волнуйтесь. Придет. Наверное, гостит у какой-нибудь подруги, – попытался я ее утешить. Бабушка, казалось, меня не слышала.
– А эта Йоланда, бандитка, развлекается в свое удовольствие и совсем не думает о дочери. Если бы мой сын был здесь, все было бы иначе.
Мне не хотелось передавать сеньоре слова Моники о своем отце, о том, каким никчемным родителем он был. Не стоило еще больше расстраивать бедную женщину.
Я пообещал сообщить ей все, что узнаю нового, и распрощался. Уходя, слышал вопли прабабушки: «Где моя Кари? Зови полицию!»
На улице парни от перебранки перешли к драке и били друг друга камнями и палками. Один уже валялся на земле, второй продолжал его дубасить, третий вытирал окровавленную физиономию.
Я было хотел вмешаться, утихомирить хулиганов, но удержался. Какое мне до них дело, пусть сами разбираются. Меньше будет в городе шпаны. Может, именно один из таких что-то сделал с Моникой, покалечил ее, не дай бог.
Уворачиваясь от свистящих надо мною камней, я быстро шел прочь, вконец расстроившись, уже не надеясь найти Монику. Мне тогда и не думалось, что я вскоре снова увижу ее, но эта желанная встреча не доставит мне радости, а ураганом ввергнет в отчаяние и полную безнадежность.
Немало времени и труда отнял у меня обратный путь из Ла-Виборы в Ведадо, но в два часа пополудни я уже был на своем чердаке.
Принял душ, что-то проглотил и растянулся на кровати передохнуть с полчаса, чтобы потом снова начать хождение по обменным квартирам.
Но в тот вечер я не вышел из дому. Сраженный волнениями и усталостью, уснул и спал как убитый, а когда открыл глаза, было уже поздно, опускались сумерки. Хотел позвонить по телефону, но аппарат не работал. За окном по крышам хлестал дождь.
Когда я раскуривал сигарету, огонек спички сверкнул в полумраке падающей звездой. Такова вот и моя жизнь – секундная вспышка звезды, искра, зажегшая сигарету, которая тоже скоро погаснет.
Долгое время я лежал, покуривая и размышляя, слушая шуршание ливня, который вдруг затих. И тогда наступили тишина и покой, и лишь едва слышалось «тик-так» моих старых настенных часов.
Удары во входную дверь, удары сильные, непрерывные, настойчивые, заставили меня вскочить с кровати. Я зажег свет и увидел, что до полуночи остается всего несколько минут. Стараясь приглушить тревогу, пошел открывать.
Моника с беспокойством смотрит на подругу. Малу опустилась на софу, на ее лице беспредельное отчаяние.
– Этого не может быть. Это ошибка. Тебя спутали с кем-то другим, – говорит Моника.
Малу вздыхает.
– Ошибки нет, – говорит она, судорожно глотая слюну, – анализ делали два раза, результат один и тот же. Потом они вышли посовещаться, а я оттуда сбежала. Ошибки нет. – Малу снова начинает безутешно рыдать. – Я пропала, пропала.
Моника гладит ее по голове, обнимает, целует в щеку.
– Это еще не все, – стонет Малу, и ее голова склоняется ниже.
– Не все?!
– Варгас, тот мексиканец, который был с тобой… – бормочет Малу, продолжая всхлипывать.
– Ну и что?
– Не знаю, говорила ли тебе, но я тоже с ним спала… – Каждое слово дается Малу с трудом.
– Ну и?…
– Он инфицирован. Вчера мне звонила из Мехико приятельница и сказала…
– Это значит… – Моника обрывает себя на полуслове. Малу поднимается с софы.
– Значит, что у тебя тоже может быть СПИД. Моника едва не вскрикивает, но сдерживается
и бросается в объятия Малу. Крепко обнявшись, они стоят и плачут.
Кого черт несет ко мне поздней ночью, да еще под проливным дождем? Разве что кто-то хочет сообщить мне о Монике, может быть даже полиция. Нет, полиции ничего не известно о наших отношениях, и ей не с чего меня искать. Скорее всего это Малу или Франсис. У меня вдруг возникло дурное предчувствие.
Пока я вставал с постели и шел к двери, опасения росли. Что, если вообще не открывать? Пусть думают, что дома никого нет. Ведь полиция может ломиться ко мне не только из-за Моники, а пришла по мою душу, скажем, в поисках контрабандного рома. Мигеля, наверное, уже арестовали, а он заложил своих партнеров. Сюда непременно должна была бы явиться эта говорливая сеньора Флорес со своим псом, но пес уже давно бы залаял, а никакого шума не слышно. Может быть, стало известно, что я покупал краденое масло у администратора супермаркета? На кухне у меня еще стоит несколько бутылок с этикетками. Какое идиотское упущение.
Я остановился на лестнице и прислушался. Вокруг – тишина. Жуткая, тревожная тишина. Слышат ли эту «мою» тишину там, снаружи? Возможно, даже и не ко мне стучат, а в соседнюю квартиру? Или вообще шум доносится с улицы? Нет. Снова повторились настойчивые, угрожающие, властные удары в мою дверь.
Что за нетерпение у позднего гостя? Я медленно приближался к двери, втайне надеясь услышать
