Ораз побледнел еще сильнее. «Пророческие слова Мекала».
— …явился с толпой пигмеев!
Громкие возгласы, топот сотен ног, лязг металла — из лесной чащи вывалило множество финикиян, и трудно было поверить, что все они из флотилии Альбатроса. Матросы орали, визжали, бряцали мечами о серпы, выражая неудержимый восторг. Эред, как во сне, обнял друга.
— Пропащая твоя голова! Да возможно ли такое?! — гигант залился слезами.
— Конечно, дружище!
Толпа расступилась, давая дорогу Ахтою. Избитый, измочаленный, он, однако, напялил невозмутимую маску философа.
— Люди, — сказал он, подняв указательный палец, — вот чудо, предвестник будущих чудес! — его палец описал дугу и уперся в грудь Астарта. — Вот росток того немыслимого, на что будет способен свободный разум!
Но мало кто понял его слова.
Астарт и Ахтой обнялись. Тирянин ощутил сухой жаркий поцелуй мемфисца, пахнущий лекарственными травами.
Астарт обернулся к Оразу:
— Я все знаю. Я шел по вашим следам; и ливийцы говорят о твоей жестокости. Это твои люди выдирали с мясом золотые украшения, изрубили целое племя, чтобы завладеть женщинами. А в трудные дни ты принудил адмирала принести себя в жертву. Одно твое имя вселяет в прибрежных ливийцев ужас, как перед мором или сонной болезнью. И еще я услышал, что ты хочешь убить Мекала. Ты — воплощение зла. Ахтой, исцели ему руку, чтоб он смог выйти на поединок. Пусть убедится, что кровожадные боги плевать на него хотят.
Ораз знал, чем обуздать своих людей, сраженных подвигом тирянина.
— Боги! — воскликнул он. — Благодарение вам за то, что вы избрали нас своим карающим мечом! Сыны моря и Ханаана! Слушайте! Небо говорит моими устами: на жертвенник Астарта!
Воцарилась долгая пауза. Только что светившиеся радостью лица посуровели. Финикияне молчали, не смея поднять глаз.
Нос, повинуясь немому приказу жреца, подал Скорпиону смотанный для метания аркан. Кормчий раздвинул толпу, взвешивая в руке тяжесть волосяной веревки и, широко размахнувшись, метнул. Петля с плотным звуком захлестнула плечи Астарта, царапая кожу, соскользнула, сдавила горло. Но Скорпион тотчас выпустил веревку из рук и упал на колени. В животе его торчала маленькая стрела, похожая на ободранный черешок листа. Да и вместо обычного оперения на ее конце подрагивал твердый листвяной клочок.
— Эх, Мбонга, опять поторопился. — Астарт выдернул стрелу, Скорпион испуганно и непонимающе смотрел на Астарта, затем протянул умоляюще одну руку, другой зажимая рану.
— Ничего тебя уже не спасет, Скорпион. Яд пигмеев лучший в Ливии, и даже боги боятся их стрел, — с сожалением произнес Астарт.
Появление Астарта не смогло предотвратить раскола. Кормчие, верные Оразу и Мелькарту, использовали все свое влияние на экипажи. И еще эта смерть хананея от стрелы чернокожего… Люди Агенора оказались окончательно изолированными. Это не особенно их обескуражило. Оптимизм Астарта и Ахтоя возродил отчаявшихся полубольных мореходов к жизни. Убедительные доводы мудрецов, в пользу продолжения плавания на север, зажгли их решимостью, и приступы лихорадки уже не казались так мучительны. Лихорадкой болели буквально все, хотя и в разной мере.
Астарт действовал быстро и смело. Явившись с вооруженными друзьями на бирему Ораза, он освободил Мекала. Братья Мбиты и все прочие чернокожие давно умерли от непосильной работы и тоски по родным берегам. Несколько самых живучих Ораз принес в жертву Мелькарту.
Агенор и Абибал лежали на палубе с опухшими неподвижными лицами и бесформенными отекшими конечностями. Ни тот, ни другой не узнавали друзей.
— Страшная болезнь, — пробормотал Астарт, — потом они начнут буйствовать, бессмысленно кричать и, наконец, уснут. Будут спать так долго, пока не умрут.
— У нас человек двадцать болеют так на всех кораблях, — сказал Ахтой.
— Я видел целые спящие деревни. Мне рассказывали колдуны гремящей радуги, что только один из тысячи выживает. Если у человека в мире осталось очень важное дело или очень сильная любовь, говорили они, то лишь в этом случае духи смерти дают отсрочку.
На берегу перед кораблем Агенора пылали костры, гремели туземные барабаны и мелькали низкорослые подвижные фигурки. Пигмеи плясали ежедневно после захода солнца, и никакие беды и невзгоды не могли уменьшить их страсти к пляскам, которые неизменно сопровождались громкими песнями. Саркатр признал, что многие их мелодии довольно приятны.
— Удивительный народ, — Астарт сидел в изголовье кормчего и смотрел на танцующих, — жизнерадостный, общительный, свободный. К морю они вышли случайно — искали тех, кто меняет каменную соль на мясо животных. Мне повезло, они сняли меня с плота, когда я подыхал от лихорадки. Они кормили меня своими любимыми гусеницами, как ребенка, хотя я видел, что они часто ложатся спать голодными. Видите, как вздуты их животы? Это от плохой пищи. Они редко едят мясо. Но если добудут слона или жирафа, то наедаются на много дней вперед. А обычно питаются всякой мелочью, кореньями, грибами. И все потому, что не умеют жить завтрашним днем. Попытался научить их солить и коптить в расчете на голодные дни, но это для них так дико, что мы не понимали друг друга. Но самое удивительное — они понятия не имели о копье. Теперь, видите, каждый мужчина с копьем. А как они любят песни! Помнишь, Ахтой, мы слышали грустный напев в Мегиддо… Я напел его им, и несчастнее людей, чем пигмеи в тот миг, нельзя было найти во всей Ливии. Боль чужого далекого народа оказалась им понятной.
— Пигмеи… люди величиной с кулак, — вспомнил Ахтой, — еще Гомер говорил про них, что они воюют с журавлями.
— Вот уж сказки! Они ведь не куклы — воевать с журавлями. Журавлей, когда удается, они едят с удовольствием. Никогда ни с кем не воюют и живут в непроходимых лесах. Все остальные народы панически боятся джунглей, а для них лес — родной дом. Видели бы вы, как они тащили меня по деревьям, когда добирались к вам. По земле невозможно было продраться. Наткнулись на широкую, пошире Нила у Мемфиса, реку. Думаю, все мои храбрые малютки повернут назад. Так они переправились на лианах, как на качелях, и перебросили меня. А ведь я для них очень тяжел, потяжелее трех взрослых пигмеев.
— У фараонов древности были при дворах низкорослые чернокожие танцоры. Интересно, если то были пигмеи, как они проникли в Египет?
— Они самые настоящие дикари: не знают металлов и в глаза не видели соху. Да что там соха — посуды даже не имеют. Но счастливей их я никого не видел ни в Азии, ни в пунических странах, ни в Ливии. Ничто недоступное их не интересует. Все, что им нужно, о чем они мечтают, дает им лес: огонь, листья для хижин, пищу, песни, радость.
— Много толкований счастья встречалось мне в ученых папирусах и в словах мудрецов, — размышлял вслух мемфисец, — но о таком я не слыхивал. У нас всегда пропасть между мечтой и действительностью. А этот народ, судя по твоим словам, умудряется держать мечту и действительность в своем лесу. Выходит — умерь свои потребности — и ты будешь счастлив?
— Не по мне такое счастье, — проворчал Астарт, — мои потребности привели меня к разрыву с небом. Заставь меня поклоняться богам, подохну…
— Счастье пигмеев в недвижении, в постоянстве. Они расплачиваются, за свое дикарское счастье своим незыблемым постоянством. Пройдут века, тысячелетия, а они все так же будут дики, жизнерадостны и счастливы. Мы же будем постоянно рваться к своей мечте, достигнув ее, придумывать новую. И, вечно неудовлетворенные, страдающие, мечтающие, будем тащиться по проклинаемой жизни, создавая будущее, совершенствуя себя и разрушая. Ты прав, отвергая идиллию пигмеев: наше счастье в движении, в разрушении, созидании. Твое счастье в бунте. Мое — в поисках истины, что тоже выливается в бунт, хотел бы я того или нет… Если я познаю абсолютную истину, движение остановится, и я лишусь мечты, своего счастья. И, значит, перестану существовать. Исчезни зло на земле — и тебя не будет…
По трапу взбежал курчавый пигмей с тяжелым финикийским копьем в руке. Притронувшись к плечу Астарта, он быстро заговорил, взволнованно жестикулируя. Ахтой с интересом разглядывал непропорционально сложенную низкорослую фигуру. Большая голова, тонкие кисти рук, нежные, тонкие
