— Без причины они бы не вцепились в нас. Уверен Я: что-то мы сделали не так.
Однажды корабль вошел в русло уютной речушки, чистые воды которой с шумом сопротивлялись океанскому приливу. Вокруг рос светлый, пронизанный солнцем и лианами лес, на травянистых холмах паслись стада антилоп и жираф. Оглушающий гомон птиц наводил на мысли о торжестве жизни. Райский уголок! Вот только бы не эта непонятная, невиданная жара…
У обширной старицы, заросшей по берегам тростником и болотными растениями, виднелись плетеные высокие крыши хижин. Мореходы, наученные не раз горьким опытом, решили не встречаться с местными жителями.
Астарт возглавлял группу охотников. Они пробирались в высокой траве, стараясь выйти к антилопам с подветренной стороны. И наткнулись на широкую тропу с многочисленными следами босых ног. По тропе неуклюже вышагивал средних размеров крокодил. Панцирь его с налипшими нитями водорослей влажно отсвечивал, коготки коротких лап впивались в мокрую почву. Увидев людей, он плюхнулся на брюхо и замер. Только хвост его елозил, с хрустом сминая сочные стебли трав по обеим сторонам тропы.
— Ого! — воскликнул Анад и пригвоздил зверя к тропе тяжелым копьем.
Крокодил разевал пасть с частоколом острейших и мелких зубов, извивался, мощно бил хвостом. Астарт посмотрел в сторону хижин. Вода подступала к их стенам. — Из деревни ползет на дневку. Астарт, как и его друзья, не встречал еще человека, который остался бы равнодушным при виде крокодилов. Их всегда ненавидели или боялись. Даже жрецы бога Себека. Анад, по обыкновению, зазевался, и удар крокодильего хвоста сшиб его с ног. Мореходы дружно засмеялись. Охота была сорвана, да и как могло быть иначе, если Анад здесь?
Рутуб сильным ударом меча прикончил зверя. Все молча наблюдали, как он вспарывал ему брюхо. Иногда в желудке крокодила находили человеческие останки. Мореходы об этом знали. Так было и в Египте, и на берегах Великой реки зинджей.
Рутуб вывалил на тропу осклизлый комок перьев. — Курица! Он сожрал ливийскую курицу! — воскликнул старшина гребцов с облегчением.
Труп зверя вместе с курицей столкнули с тропы и не успели отойти и сотни шагов, как услышали глухие и грозные звуки сигнальных барабанов. Мореходы переглянулись.
— На корабль! — скомандовал Астарт. — Пока не выясним, что несет нам эта музыка.
Они побежали к реке, обливаясь потом, подгоняемые грохотом невидимых барабанов. И увидели: наперерез им стремительными скачками несутся длинноногие ливийцы, расписанные, как зебры и пантеры, — видимо, в боевой раскраске!
— Стойте! — крикнул Астарт. — Не злить их, за оружие не хвататься. Улыбайтесь, разрази вас гром. Всем улыбаться!
Он посмотрел на хищный оскал Рутуба и разрешил ему быть самим собой.
Ливийцев было много, и настроены они были решительно. Каменные и костяные наконечники их копий были густо смазаны каким-то месивом. И это было страшнее всех их палиц и деревянных мечей.
Финикийцы принужденно улыбались. Анад тонко, по-женски смеялся, рассказывая неизвестно кому, как его сшиб крокодил. Мекал предлагал ливийцам в подарок свой нож. Тем не менее мореходов повели в деревню. На деревенской площади под небольшим деревцем, крона которого благоухала пышной шапкой цветов, сидел вождь. Палица устрашающих размеров из черного дерева лежала на его голых тощих бедрах. Как ни напряжен и опасен был момент, мореходы не удержались от удивленных возгласов: на дереве росли разноцветные цветы! Огромные, нежно-бархатистые, с сильным медвяным запахом…
Вождь говорил очень долго. Морщинистое лицо его было сурово, лилово-черная кожа отсвечивала глянцем. В глазах его Астарт увидел обиду.
Потом говорил Астарт. Ливия научила его обращению с незнакомыми народами. И, оказывается, как бы обширна ни была эта земля, как бы много племен и народов ни населяли ее, существовали, пожалуй, жесты и даже отдельные слова, понятные многим. Язык сигнальных барабанов, как был почти уверен Астарт, понятен всем племенам, живущим в Ливии от океана до океана.
Принесли останки крокодила, и Астарт все понял. Племя поклонялось крокодилам. Финикийцы убили священное животное.
Астарт был в отчаянии. Мореходы угрюмо молчали за его спиной. Он пытался объяснить вождю, что в их далекой стране совсем другие законы, что нельзя губить людей только оттого, что в разных землях разные законы. Вождь же объяснил ему, что смерть любого крокодила предшествует смерти кого-то из людей. Это бесспорно. И еще он сказал: умершие люди обращаются в крокодилов. Так ты понял, вождь чужаков, что вы совершили? И если суждено сегодня умереть человеку, то пусть он будет из чужой деревни, из твоей, вождь чужаков! Когда твой воин умрет в нашей деревне, мы будем чтить его наравне с другими священными животными. Решай, кому остаться здесь.
И вождь тронул жилистой рукой тяжелую палицу.
Финикийцы обсудили свое скверное положение без криков и эмоций. Они не стали выяснять, кто больше виновен в убийстве крокодила — Рутуб, Анад или Астарт, позволивший разделаться со зверем. По обычаю полагалось бросить жребий, когда дело касалось человеческих жертвоприношений на костре или в морских волнах. У кого-то нашлась игральная кость. Жребий бросили. Умереть выпало Мекалу.
Мекалу…
Все были потрясены несправедливостью судьбы. Мекал, лучший, может быть, изо всех, добрый и мужественный… Юный мореход стоял, помертвев, с закрытыми глазами, и дыхание его почти прекратилось. Он не реагировал больше ни на что. Он старался привыкнуть к мысли, что должен умереть. Но он не мог, не хотел с ней смириться!
Вождь с палицей на плече в сопровождении толпы колдунов и старейшин приблизился к ним. Не расспрашивая (все понял по виду Мекала), взял его за руку. Юноша встрепенулся, вырвался.
— Я сам пойду! — торопливо произнес он.
Астарт заскрежетал зубами. Броситься в драку, изрубить мечами колдунов и вождя? А там будь что будет, пусть полягут все финикийцы, пусть никогда не дойдет корабль до земель обетованных!
У могучего ливийского вождя лицо было добрым и озабоченным. Убить человека — ему неимоверно трудно. Хотя наверняка он не однажды убивал. Ибо вождь.
— Стойте! Остановитесь! — Астарт вновь попытался заговорить с ними, объяснить, убедить. Законов много, хороших, плохих, разных. Сколько людей, столько и законов. Преступили по незнанию закон, который не разрешается никому нарушать. Что же теперь?! Неужели люди бессильны перед законами, которые сами создают?
Ливийцам тоже не хотелось проливать кровь. Вождь с тяжким вздохом опять уселся под диковинным деревом и положил палицу на колени. Мекала посадил у своих ног. Мекал смотрел застывшим взглядом в никуда. Вскоре у дерева собрались все до одного морехода, а также ливийцы с окрестных деревень. Все ломали голову, как обойтись с законом.
Ахтой через посредство Астарта объяснил вождю и колдунам египетский обычай помещать в гробницу вместо живых людей ответчиков — ушебти.
Пожалуй, выход! Но ливийские колдуны не очень-то были настроены верить каким-то статуэткам. В конце концов изваяли из глины и дерева грубого идола, весьма приблизительно похожего на Мекала. Ахтой и Саркатр лепили голову, так как более других разбирались в подобных делах. На это ушло несколько дней, в течение которых ливийцы и мореходы оставили все свои обыденные дела.
И чернокожие, и хананеи волновались. Если колдуны не вдохнут жизнь в глиняного Мекала, значит, живой Мекал все-таки должен умереть.
Нещадно палило солнце. Чернокожая девушка играла с крокодилом на мелководье. Она таскала его за хвост, переворачивала вверх брюхом, шлепала ладонью и смеялась. Крокодил не очень торопился удрать. Похоже, он был доволен. Мореходы сидели на берегу и уже ничему не удивлялись. Потом старуха ливийка, видимо мать девушки, принесла живую трепыхавшуюся курицу и бросила в воду. Хищник тотчас обрел стремительность, схватил птицу и, подняв над водой морду, будто давясь, проглотил.
— Вот! — сказал Астарт уныло. — Кормят своего сородича.
И вдруг он подумал: какое же надо иметь терпение и того более — доброту, чтобы приручить крокодила, свирепей которого нет в мире! Огромная сила — терпение и доброта. И воистину счастлив тот, кто обладает даром большой доброты. Или кто способен овладеть этим даром.
