точнее, на Гадес, где покоился гроб Мелькарта, благополучно миновали знаменитый пролив и увидели окутанный туманами желанный берег земель обетованных. Отсюда, от Столпов, начиналась привычная жизнь, стиснутая рамками жреческой морали и волей могущественных правителей. Отсюда начинались великие державы, мировая торговля и мировые войны.
Часто встречались караваны судов. Финикийская речь звучала на корабельных палубах и рыбачьих лодках, на причалах тирских, библских, сидонских факторий, на улицах городов карфагенских провинций, вбирая богатство языков соседних народов: нумидийцев, артабров, кантабров, лузитанцев…
Близость Карфагена угадывалась в пьяных возгласах на палубах встречных кораблей, в дуновении берегового бриза, пахнущего сырыми кожами, молодым вином, сильфием, фимиамом деревенских храмов, в обилии боевых галер в каждом порту, оберегающих покой купеческой державы западных семитов.
Астарт становился все беспокойней, хотя внешне не подавал вида. Но друзья отлично понимали его состояние. Саркатр все чаще пел и играл на систре. Ему подпевали все, даже Ахтой. Оправдываясь, мудрец разглагольствовал о любви Осириса и Имхотепа к музыке, вспоминал предания Иудеи, в которых еврейский царь Давид, тот, что победил Голиафа, играл на арфе и пел свои псалмы, услаждая слух легендарного старца Саула.
Но Астарта невозможно было расшевелить. Вечерами он подолгу смотрел в море, следил за полетом птиц, размышлял.
Показались первые виллы и дворцы Магары, предместья богачей Карфагена. Пальмы и сосны, будто на тирском берегу, шумели, ловя ветер. Живое солнце запуталось в хвое милых сердцу пиний.
Лицо Астарта покрылось едва заметной бледностью. Пальцы сжали кромку борта.
Вскоре показались высокие городские стены, переходящие у моря в головокружительный обрыв. По плоскому гребню каждой из них могла во весь опор промчаться колесница. Белокаменная Бирса, карфагенский кремль и храм Эшмуна на самой высокой его возвышенности празднично сияли в голубизне африканского неба, крича на весь мир о величии, великолепии, богатстве.
Астарт резко отпрянул от борта и скрылся в каюте кормчего. Мекал, волнуясь, сдерживал рулевое весло, и Агенор негромко подсказывал ему.
— Убрать парус! — прозвучал торжествующий мальчишеский голос.
Крупная птица с коричневым оперением ринулась с высоты в мелкую зыбь гавани.
— Олуши рыбу ловят рядом с веслами, — сказал Рутуб, сверкая белками глаз, — хорошая примета!
ГЛАВА 59
Карфаген
Центральная площадь Карфагена. Крупнейший пунический базар и форум. Неумолчный глухой шум центральной площади слышен был в каждом уголке столицы, во всех предместьях и пригородах.
Только древние могли создавать подобные гигантские базары: мир нуждался в связях, а государство еще не могло их обеспечить. Поэтому народы общались через базары.
— Неужели все они купцы? — удивлялся Анад. Он стоял на груде слоновых бивней, вынесенных для продажи, и разглядывал из-под ладони бурлящую площадь.
— Все они жулики, — угрюмо отозвался Рутуб, подсчитывая барыши, — и когда успели обсчитать, не пойму. Ведь смотрел в оба!
То, что мореходы имели слоновую кость, было заслугой старшины гребцов. После Колесницы Богов они повстречали племя, деревни которого использовали бивни для заборов. Рутуба осенило заменить бивни деревянным частоколом. Ливийцы остались довольны.
Вокруг штабеля бивней вились, как мухи, стайки купцов-греков, этрусков, балеаров и, конечно, финикийцев. Но греков было больше. Оживление греческого мира явно чувствовалось даже здесь, в далеком Карфагене.
— Что говорит эта обезьяна! — разозлился Рутуб. Саркатр понимал немного по-гречески.
— Рыхлая кость, говорит.
— Плюнь ему в ноздри за это.
— Не буянь, — строго сказал Астарт. Он сидел неподалеку под тростниковым навесом вместе с остальными мореходами. — Самое же лучшее ты припрятал.
Фага торговался с хозяевами продовольственных лавчонок.
— Разве это рыба? — Он с возмущенным видом нюхал жабры свежевыловленного тунца. — Пахнет кислым, слизь на чешуе, брюшко мягкое — кто позарится на падаль? Эй, люди, слышите, здесь продают падаль! В последний раз говорю: полталанта серебром за эту маленькую кучку. — Фага указал на огромную груду съестных припасов, все необходимое для дальнейшего плавания.
Предупреждая возмущение торговцев, повар не давал им раскрыть рта:
— Разве это мука? Пахнет полынью, хрустит на зубах и горька, как помет крокодила. А это баранина? Гнилье! В бульоне не отыщешь и капельки жира, одни грязные лохмотья и запах… О боги! Не дайте мне задохнуться, когда я буду есть суп из этого мяса! А посмотрите, какое молоко я беру у вас! Сплошная водичка! О! И синева по краям — конечно, снятое, да еще разбавленное! — Фага ткнул кувшином в гневное лицо торговца, расплескав густое, желтовато-жирное молоко.
Вопли Фаги разгоняли покупателей. Торговцы в конце концов уступили, осыпав повара всеми известными человечеству проклятьями.
Фага сиял.
— Астарт! Что бы вы делали без меня, ума не приложу. Умерли бы, наверное, все до одного с голоду еще в Красном море.
— Не появляйся один на базаре, они запомнили тебя.
В толпе купцов у штабеля, появились Мекал и Ахтой.
— Удача! — крикнул юноша.
Ахтой, отдуваясь, сел рядом с тирянином.
— Пока я раздумывал, что говорить, Агенор взял на себя смелость и выложил все подробно, как проходило плавание. Жрецы записывали, не веря ни слову. Зато вельможи адмиралтейства, морские знаменитости, смекнули, что это истинная правда.
— Где сейчас Агенор?
— Его вручили лучшим лекарям Карфагена. И еще: царь Магон обещал принять Агенора, когда позволят государственные дела. Магон ведет войну с Сардинией и ливийскими племенами пустыни. Говорят, он хочет подарить кормчему слона, на котором можно ездить, как на муле. Карфагеняне — единственный народ в Ливии, приручивший слонов… Ну, а ты был в храме Танит? Видел ее?
— Нет, не был.
— ?!
— Эх, Ахтой. Я ее готов утащить хоть из преисподней, но…
— Что «но»?
— Небо убьет ее, если мы снова будем вместе. Наши одежды море выбросило порознь…
— Какое вам дело до неба и оракулов судьбы? У вас же любовь, любовь редкая среди смертных, — мудрец запнулся, о таких вещах он предпочитал обычно не говорить, — ради Ларит, лучшей из женщин… Поверь: боги не в силах помешать ни вам, ни другим. Все кары богов — это кары людей или обстоятельств… Кажется, мне известна истина истин…
Астарт с нежностью обнял египтянина.
— Когда-то я думал так же.
— Я знаю. Но вспомни, когда изменились твои мысли.
— Знаешь, у колдунов гремящей радуги я подумал, неплохо бы встретиться еще раз с Эшмуном.
— А сейчас?
— Я понял, что это бесполезно. Я его могу убить прикосновением пальца, как он когда-то. Я его могу изуродовать, издеваться над ним… все что угодно. Но боги от этого не исчезнут, и вера в них — тоже.
