как и прежде, а все остальное в конце концов обратится в дикую легенду.
Когда мореходы наговорились и обиды их заметно потеряли остроту под воздействием вина и пищи, Ларит вдруг запела одну из благостных песен далекой Финикии. Она смолкла, а хананеи продолжали сидеть в тишине, и по их лицам было видно: песня продолжала в них жить.
— Все вы здесь — злые и сильные, — сказала неожиданно Меред. — И всегда покинутые. В Левкосе-Лимене вы были такими. Такие и здесь. Вас собрал мой муж и господин… Потому что он всегда был таким же… — она осеклась, в голосе ее впервые появилось что-то беззащитное, очень человеческое. — Поэтому… я хочу остаться с вами и… навсегда…
Ее слова были тоже ошеломляющими и понравились мореходам.
— Я знала… — начала было Ларит порывисто, — ведь мы…
— Не надо сейчас об этом… — с тоской проговорила Меред и сквозь ее выдержку прорвались потоки неудержимых слез.
Астарта пригласили в саисскую колонию хананеев для «угодного богам дела и разговора». В большом двухэтажном доме, выстроенном финикийскими мастерами, было пустынно и тихо. Не было ни слуг, ни гостей, хотя хозяин дома, богатый купец, владелец верфи и квартальный старшина, на угощение не поскупился. Стол ломился от деликатесов далекой родины, в амфорах было лучшее финикийское вино. И вообще здесь все было подчеркнуто финикийским.
— Обогнувший Ливию! — торжественно обратился к Астарту хозяин, сидя в легком кресле из ливанского кедра. — Мы слышали о твоих великих подвигах и о подвигах твоих великих друзей. Мы долго думали о тебе, и сердце наше обливалось кровью от сострадания к соплеменникам, не получившим награды. Мы, истинные хананеи в этой проклятой богами земле, не можем покинуть братьев в беде. Мы вам поможем.
— Благодарю тебя, адон, за хорошие слова, — сдержанно ответил Астарт. — Пусть удача тебя никогда не оставит. И детей твоих не оставит. И друзей.
— Ты будешь адмиралом, Обогнувший Ливию. Ты заслужил. Твой будущий флот достраивается на нашей верфи. Десять кораблей. Настоящих финикийских кораблей, а не каких-нибудь туземных унирем…
— Адмирал — это хорошо. — Астарт выразительно посмотрел на блюдо жареных с оливками креветок, он был голоден, но хозяин предпочитал явно говорить на голодный желудок. — Я всю свою жизнь мечтал стать адмиралом. Купцы торгуют, а адмиралы воюют. С кем мне придется воевать?
— О боги! — воскликнул радостно хозяин. — Не все ли равно?! Впрочем, могу сказать, что не с друзьями, а с теми, кого ты ненавидишь.
С шумом раздвинулся тяжелый занавес, из другой комнаты вышел тучный человек, одетый как купец из Тадмора в бедуинский балахон и увешанный диковинным оружием. Багровое потное лицо было слишком обыкновенным, а борода неухоженной, чтобы Астарт увидел в нем большого господина. Однако хозяина дома точно ветром сдуло с кресла. Он упал на четвереньки перед толстяком и звучно поцеловал его пестрый сандалий. Потом поцеловал второй сандалий и требовательно посмотрел на Астарта. Тот сполз с кресла и поклонился. Толстяк ждал. Хозяин дома отчаянной мимикой показывал, что нужно поцеловать сандалий. Астарт выругался про себя и все-таки поцеловал пахнущий кислятиной сандалий. Толстяк тотчас расцвел и уселся в кресло хозяина.
— Да будет так, — произнес величественно толстяк, — через одну луну твой флот должен выйти в море. А покуда твоя задача, Обогнувший Ливию, набрать матросов, настоящих мореходов, на которых можно было бы положиться в любом деле… За тобой пойдут.
— Но флот не готов? — Астарт прислушивался к странному выговору толстяка.
— Он будет готов к сроку. — Толстяк строго посмотрел на хозяина дома, тот поспешно ответил на чужом языке.
— Ты получишь много денег, Обогнувший Ливию, — продолжал толстяк. — Оставь у меня в залог двух женщин, которые у тебя на судне, и приступай…
— Я хочу знать все. — Астарт взглянул в заплывшие жирком глаза толстяка и натолкнулся на твердый и умный взгляд.
— Ты узнаешь все, когда мы выйдем в море.
— Против тирян? Помедлив, толстяк кивнул.
— Да. Против Тира, откуда ты бежал нищим и куда вернешься господином…
ГЛАВА 63
«Приступ безумия»
Ахтой был занят мучительным парадоксом. Истина истин властно требовала покончить с прошлым, со служением богам и вычурным идеям, а долг перед жертвами Великого Плавания повелевал идти к жрецам. Ибо в Египте только жрецы могли сохранить для грядущих поколений знание о Великом Плавании.
Мореходы были заняты подготовкой к очередному плаванию. Ахтой, решив остаться с ними до конца дней своих, отправился ненадолго в Мемфис на попутной барке. В Мемфисе шли приготовления к торжествам в честь бога Имхотепа. Мемфисский некрополь звенел от голосов детей-подметальщиков, работных людей и мелких храмовых служек. Сановные жрецы в белых одеяниях наблюдали за работами. Среди их ощипанных физиономий причудливыми островками виднелись темнокудрые шевелюры вездесущих греков. Само собой, Фалес из Милеты был уже здесь. Греки всегда преклонялись перед древней мудростью Египта, с удовольствием посещали храмы, школы и жилища звездочетов…
Ахтой был встречен белыми соподвижниками тепло. Правда, не всем понравилось, что жрец истины больше стал похож на мужика-морехода, что ладони его покрыты чудовищными мозолями, твердыми как камень. Однако ему разрешили произнести речь о Великом Плавании, и храмовый писец тщательно записал ее. Но когда речь зашла о чудесах вроде блуждающей по небосводу дороги сияющего Ра, писец отложил тростниковое перо в сторону и с беспокойством посмотрел на начальника писцов.
Фалес из Милеты не понимал быстрых слов Ахтоя. Он попытался расшевелить своего раба- переводчика, но тот не был столь искусен, чтобы разобрать скороговорку, да и слова были очень необычны. Фалес в сердцах обругал раба.
Ахтой торопился, видя, что ему прикажут замолчать.
К Фалесу приблизился рослый жрец.
— У нашего брата приступ безумия. Не надо слушать его. Мы просим вас удалиться.
«Истина уйдет вместе с ним, — с глубокой печалью размышлял философ, шагая по раскаленному песку, — ни один жрец не передаст мне его слова. Безумный? Все яркое по отношению к серому безумно, ибо отвергает серость. Как бы я хотел знать, в чем его безумие! Может быть, его мысли сберегли бы многие годы наших размышлений и поисков. Может быть, он добрался до первопричин всего?.. Седая мудрость Египта! Ты умираешь… Да сохранят боги следы твои для потомков!..»
Мореходы увидели, что к судну приближается двухколесная скрипучая телега, влекомая прытким облезлым осликом. Храмовый раб с кожаным ошейником на горле промычал что-то нечленораздельное и, взяв на руки Ахтоя, как ребенка, опустил его на грязные затоптанные доски причала.
От раба невозможно было чего-нибудь добиться. От Ахтоя тоже. Он сидел, уставившись в одну точку, и на него не действовали ни крики друзей, ни слезы Ларит, Астарт и раньше слышал, что жрецы умеют отнимать память у неугодных им людей.
— Ахтой! — разрыдался он. — Мой Ахтой!
Меред опустилась перед Ахтоем на колени и произнесла что-то по-египетски. Видимо то, что могли понять только они, владевшие тайным языком жрецов.
Он непонимающе посмотрел на нее, потом на мореходов. Меред погладила его по щеке.
— Ему придется начинать жить заново, — сказала она. — И я ему помогу…
Глубокой ночью мореходы во главе с Астартом пришли к верфями. Работа на недостроенных судах продолжалась при свете факелов.
— Эй, все сюда! — нервно закричал стражник, увидев толпу мореходов, появившуюся из темноты, и
