застежку шапки, которую никогда не снимал в городе, и оказалось, что его лохматые волосы — всего лишь парик. Парику было что скрывать, ибо череп длиннолицего мужчины мало походил на черепа почтенных ютландских горожан. Выше лба кость плавно раздваивалась, напоминая вытянутые семядоли, а за ушами трепетали нежно-розовые пересохшие жабры. Под широким, не по размеру, одеянием горожанина обнаружились тонкая кольчужная сеть и белая крестьянская рубаха. Крепко сбитое тело в нескольких местах перетягивали узкие ремни с набитыми кармашками.
— Пока никого не вижу, — ловец пожевал губами, оглядываясь на полет порванной паутины. — Поторопись, прошу тебя…
Шестеро эму заложили дикий вираж, едва не легли на бок, вытаскивая карету из крутого поворота.
— Дом Саади, ты уверен, что это орден? Ты уверен, что это посланцы Доминика?
— Больше некому, Снорри. Они давно пытаются схватить меня за хвост…
Рахмани кривил душой, чтобы не запугивать и без того нервного предводителя воров. Карета вылетела на обрыв, нависающий над скалистым берегом Кипящего озера. В ноздри ударила серная вонь, темное марево охватило близкий горизонт, дорога превратилась в еле заметную тропку во мху. Рахмани отпустил сразу двух фантомов и удерживал их напряжением воли больше двух мер песка.
Первый фантом побежал назад по извивам колесной колеи, усыпанным сосновыми колючками, и благополучно растворился, потеряв связь с хозяином. Зато второй, посланный Рахмани вперед, через скалы, очень скоро наткнулся на отражение и рассыпался. Рахмани подарил двойнику малую толику огня, достаточную лишь для того, чтобы внести смятение в стан врага.
Двойник Рахмани швырнул вперед огненный шар, как только поросший лишайниками гранит задергался перед ним в пляске смятой фольги, но шар тут же вернулся и уничтожил двойника. Последнее, что ловец успел увидеть прозрачными глазами своего повторения, — это скользящие над полями мха зыбкие фигуры в серых капюшонах…
Преследователи выдали себя. Это было хорошо и плохо одновременно. Хорошо тем, что они себя выдали. Плохо тем, что они подозревали о его слабостях и его надеждах. Каким-то образом они догадались, как замкнуть его в кольцо. Но было еще кое-что, серьезно обеспокоившее Саади. Те, кто шел по следу, только притворялись монахами из ордена Доминика.
Верные псы папы, с которыми предпочитает не спорить сам император, умеют многое. Но зашивать пространство в мешок отражений им не под силу.
Снорри рос в размерах. Тесного пространства кареты становилось мало для его истинного, по-своему красивого, но слишком уязвимого организма. Он изо всех сил упирался конечностями в стены, чтобы не разбить голову, и со страхом наблюдал в окно, как движется сосновый бор. Сколько себя помнил Вор из Брезе, начиная с листа гигантского лотоса, на котором мыла его мать, он всегда жил в напряжении. Каждый день мог стать последним, а самый безобидный звук мог оказаться шелестом ловчей сети или взмахом ножа, перерезающего сухожилия. Даже много лет спустя после шороха ловчей сети, после тысяч дней, проведенных в неволе, и тысяч дней, проведенных на свободе, среди уважения и страха окружающих, он продолжал бояться.
— Дом Саади, мне нечем дышать, они ткут отражения, — Снорри забарабанил в переднее окошко. — Клянусь, мы уже проезжали эту развилку и этот ручей…
— Ты прав, становится душно, — как можно небрежнее подтвердил ловец. Краем глаза он видел, как бушующий водный горизонт противостоит колдовским чарам. Сосны и скалы придвигались, наползали, понемногу сжимая бирюзовую горловину неба, только озеро по левую руку оставалось пока свободным. Птицы неслись что было мочи туда, где обрыв обрушился и дорога полого спускалась к бурлящей воде. В лицо Рахмани летели комья земли.
— Это орден, да? Я чую их издалека, псы в красных сутанах, — ворчал Два Мизинца, развязывая тугие ремни, стянувшие спину. — Скорее, дом Саади. Со стороны озера нас не возьмут. Кипящая вода им не друг.
Снорри расстегнул пряжку одного из ремней на плече. Прошептал что-то и коротко сплюнул через плечо. Его грудь начало распирать изнутри.
— И не подглядывай, ты мне мешаешь! — потребовал Снорри, заметив косой взгляд ловца в зарешеченном оконце. Отвернувшись, он распустил брючный ремень. Брюки лопнули с треском, освобождая затекшие суставы. Рахмани почувствовал, как спина немеет от тысяч невидимых колючек. Так происходило всегда вблизи чужого колдовства. Снорри слишком быстро возвращался в родное тело.
— Я не собирался за тобой подглядывать! — рассердился Рахмани. Он старался вдыхать ртом. От темной горячей воды несло тухлятиной, хотя трупы в озере не плавали. Внезапно ловец вспомнил недавний разговор в харчевне, где кто-то упомянул старинную прусскую легенду. В легенде Кипящие озера назывались «воротами ада», настолько сильно туманы разносили серный аромат.
— Ах, дом Саади, я и забыл, что у тебя глаза на затылке!
— Глаза у нас устроены одинаково, просто ты в детстве был ленивый и не хотел учиться. — Ловец снял куртку, размотал пояс и потихоньку начал замедлять дыхание. Эму свернули на откос, колеса больше не прыгали, вместо этого начали увязать в песке. Пелена жарких брызг висела над каменистым пляжем. На кудрях, щеках и голых плечах ловца оседали горькие капли.
— Своему ремеслу я выучился получше, чем другие!
— Снорри, ты гордишься тем, что умеешь ловко воровать?
Рахмани с трудом остановил разгоряченных птиц под обрывом. С трех сторон ощетинился корнями мрачный бурелом, с четвертой стороны клокотали гейзеры Кипящего озера. Рахмани слушал, как с хрустом разминает суставы его вынужденный напарник, и неспешно разглядывал врагов. Обычным зрением он их, естественно, не видел, слишком плотно сгустились отражения. Но он отчетливо различал биение их подлых сердец и их фанатичную злобу. Одни из них удерживали отражения, чтобы противостоять ударам его огня, другие быстро ткали сеть.
Орден послал ткачей. Но доминиканцы никогда не занимались колдовством!
— Можно подумать, что ты не воруешь! — воскликнул Снорри. — Воровать пытаются все, но не всем дано. Кому не дано стать мастером — тот становится ханжой и притворяется, что радеет за добродетель…
— И что же я ворую? — вернулся в себя Рахмани. Он дышал медленно, медленнее, чем спящий в берлоге медведь, медленнее, чем вдыхает заколдованная дракониха в глубинах вулкана.
Ткачи, закрытая секта. Итак, орден отступил от им же установленных правил — не иметь ничего общего с порождениями иной тверди. Папский престол обратился за помощью к закрытым сектам Порты, к изуверам, взявшим в идолы Августина, но извратившим его писания…
— Ты воруешь подарки Тьмы у короны, — моментально нашелся Снорри. — Все подарки заранее принадлежат Его величеству, тебе это ведомо лучше меня. Сколько красивого и сколько нелепого ты перепродал мне?
— Ты сознательно смешиваешь все в кучу, — терпеливо возразил ловец, обшаривая взглядом подступающий к горячему озеру бор. Он нащупывал щель, в которую можно будет плюнуть очистительным огнем. — Меня учили борьбе со злом. Какой-то человек объявил, что темная сторона тверди принадлежит ему. Это недобрый человек. И что с того, если этот человек боится шаг ступить в собственные владения? Разве король может объявить себя господином воздуха или господином солнца? Разве ты, Снорри, боишься входить в свой дом?
— Иногда побаиваюсь, — признался вор. Рахмани услышал, как он еще дважды сплюнул и дважды прочитал оберег на поющем языке Суматры. Спины Рахмани коснулись новые иглы чужого колдовства, ощущение было такое, как будто отлежал мышцы. Снорри Два Мизинца слишком тяжело возвращался в свое тело.
— Нельзя украсть то, что никому не принадлежит, — поучительно изрек Рахмани. — Я переселился на Зеленую улыбку именно затем, чтобы отдать всем то, что пытался присвоить себе кто-то один. В мире много зла, Снорри, и твое воровство — не самое печальное зло…
Корявые сосны, повисшие на границе бора и каменистого откоса, спускавшегося к озеру, чуточку придвинулись. Или это ему только почудилось?.. Рахмани не заметил, что ноги его сами выстукивают гимн детей Авесты, гимн его отца, высокого дома Саади, хранителя «Книги ушедших»…
— А я переселился сюда на пять лет раньше тебя и занялся тем же самым, — простонал, выбираясь из
