Это ужасно.
Я видела его мельком, раза три, и никогда одного. Очевидно, его вернули назад, в прежнюю больницу,
Так и не разобравшись, доктор Сью не смогла помочь. Моя мама сказала, что родители мальчика выкинули целое состояние, чтобы его вернуть. Когда я его видела в последний раз, в палате как раз находился Томми, новый санитар. Он вывозил мальчика наружу, в коридор, наверное, для каких-то обследований. Ты ведь знаешь, Питер, в палатах тоже висят камеры, и лысый гестаповец Томми о них тоже знает. Иначе как объяснить то, что произошло дальше? Он мягко и бережно переложил Бадди на каталку, затем вывез его в коридор. Меня он не видел, я читала в глубоком кресле, за решеткой поста. Кресло такое большое, что я забираюсь в него с ногами, и повернуто чуть боком, так что заметить меня невозможно, пока не подойдешь вплотную. Это ночные охранники так его разворачивают, чтобы никто не видел, когда они собрались подремать на посту. Томми вывез каталку в коридор, затем вернулся за чем-то в палату, и в эту секунду у Бадди свесилась вниз рука. Видимо, санитар ее забыл положить вдоль тела, она и повисла. Ничего особенного.
Я навидалась, как у больных под наркозом после операций и руки, и ноги свешивались, невелика важность. Но тут произошло нечто неприятное, я замерла с книжкой в руке. Санитар вышел из палаты, прикрыл за собой дверь и положил что-то на нижнюю полку каталки, возможно, белье или часть аппаратуры. Достал связку с ключами и толкнул каталку к лифту. До лифта ему требовалось проехать каких-то десять ярдов.
Рука висела. Я видела обтянутую халатом, широкую, слегка искривленную спину Томми и его складчатый, стриженый затылок. Он подхватил руку мальчика и закинул ему на грудь.
Не успел тронуться с места, как рука снова упала. Тонкий бледный локоть со следами уколов.
Санитар что-то буркнул себе под нос и снова вернул руку на место. Подъезжая к лифту, он вставил ключ в замок и слишком резко развернул тележку. Она двинулась по инерции, пол ведь очень гладкий, и стукнулась о косяк.
Рука Бадди свалилась вниз в третий раз. В коридоре никого не было, в шаге у меня за спиной, на столике, валялись кроссворды, и светились на стене маленькие экранчики. На одном из них я видела собственную пустую палату, а на другом — наш коридор и спину Томми. Камера находится прямо под лампой и медленно крутится, влево-вправо. Охранник замкнул решетку с другой стороны и ушел вниз, что-то они там таскали тяжелое. Да и следить днем было не за кем. Лифт постоял открытым и снова закрылся. Томми воровато оглянулся на брошенный стул у поста и вдруг подхватил и перевернул неподвижное туловище, лежащее под простыней.
Под простыней Бадди оказался совсем голый, теперь он уткнулся носом в плоскую подушечку и невнятно замычал. Наверное, ему стало нечем дышать. Он был очень худой и неестественно бледный, словно присыпан пудрой. Теперь вниз свесились другая его рука и правая нога. Мне стало жутко стыдно, Питер, но я не могла оторвать глаз. Я знаю, что должна была крикнуть, но тогда во мне еще не было той решимости, что сейчас, и кроме того, я увидела улыбку Томми.
Он улыбался левой половиной рта, а правая часть лица оставалась неподвижной, точно индейская маска.
— Как ты меня достал, говнюк! — Томми произнес фразу чуть слышно, но в глотке его клокотала такая ярость, точно готов был взорваться паровой хотел.
Он сказал еще какую-то грубость в адрес своего пациента, подозреваю, что ухаживать за лежачим дело малоприятное, но обязанности свои санитар выполнял хорошо. Мальчик был вымыт и подстрижен, и от него не пахло ничем неприятным. Ты же знаешь, Питер, у нас с этим строго. Томми схватил одной ручищей парня между ног, а второй — за шею и встряхнул, точно тряпичную куклу. Боже, я испугалась, что гестаповец ему что-нибудь оторвет!
Голова Бадди дернулась и вторично шмякнулась о подушку. Томми больше ничего ему не сделал дурного, ничего не сломал и не оторвал, мерзавец дозировал свою силу и действовал очень аккуратно. Я уверена, что на теле парня даже синяков не осталось. Санитар подержал его еще немного в том же положении, приподняв задницу мальчика над постелью. Он шевелил своей лапищей, словно играл с тем, что у Бадди между ног… Я сидела, вжавшись в кожаное сиденье, и боялась вздохнуть. Если бы я себя выдала, возможно, он прикончил бы меня на месте. Ведь тогда я еще не умела защищаться. Затем Томми перевернул мальчика, поправил ему волосы и вернул простыню на место. Они уехали на лифте вниз. Когда я набралась храбрости и поднялась на ноги, на спинке кресла остался след от моей мокрой спины.
Теперь ты понимаешь, любимый, почему я тебе не рассказала. Теперь он ухаживает за тобой. Я знаю, что он бегает для тебя по магазинам, покупает электронику для ваших опытов, посылает деньги твоей тетке, но это ничего не значит. У Майлока имеется второе дно, с плохо подогнанной крышкой. Иногда, по неведомым причинам, эту крышку срывает, и никто не поручится, что внутри сидит пушистый кролик.
Прости, Питер, что я не рассказала сразу. Я не хотела, чтобы ты его начал бояться и как-нибудь случайно себя выдал. А потом Бадди увезли, и пока меня оперировали, Томми приставили к тебе.
Если он тебя тронет, я вырву этому лысому глисту глаза.
24. В НАЧАЛЕ СЛАВНЫХ ДЕЛ
Я не боюсь Томми.
Это так трогательно, что Куколка обо мне заботится. В ней много хорошего, но насчет Томми могла бы не беспокоиться. Потому что с ним давно покончено. Я никогда бы не взял на себя грех лишить человека жизни за просто так, из удовольствия, но Томми мне многое рассказал о себе. Я приказал ему, и сам пожалел. Слишком много такого, что привело бы его на электрический стул, или сулило бы лет двести тюрьмы. Но в том-то и дело, что никто не осудит Томми, кроме меня. Он не преступник, он выполнял свою работу, находясь внизу пирамиды начальников.
Томми — всего лишь ядовитая присоска на щупальце осьминога, одна из тысяч присосок. Он порядочная скотина, этот Томми, но до гестаповца, я полагаю, ему далеко. А называл я его так, чтобы Куколка держалась подальше. У нее частенько от недостатка общения возникали нелепые позывы таскаться следом за персоналом и предлагать свою помощь. Иногда это бывало очень полезно и помогло мне многое узнать, но после того, как я начал внедряться, я постарался, чтобы она поменьше контактировала с некоторыми людьми. Возможно, Куколке не почудилось, и Майлок является латентным гомосексуалистом. Ничего не имею против, по крайней мере, мне наплевать. Ко мне он не испытывал ничего подобного. Скажу больше: когда он не плавал в своих, возможно, что и кровавых, мечтах, он испытывал ко мне чувство сродни мальчишескому соучастию. Это мне в нем и понравилось. В нем имелось то, что я мог раскачать.
Ко многим психическим процессам мне тяжело подобрать термины, тем более на английском языке, хотя последнее время я ловлю себя на том, что почти прекратил думать по-русски. За последние два месяца, пока Куколка в бегах, я перевернул горы литературы и начал кое-как разбираться в терминологии. А тогда действовал скорее по наитию.
А разве не все, что мы делаем, совершается по наитию? И что такое логика, как не дитя ошибок?
Но я плевал на их логику. И потому все получилось, как надо.
Теперь о Томми. Чтобы добраться до личного компьютера доктора Сикорски, он не годился. Томми качественно делал свою работу и наверняка прошел не один уровень допуска, чтобы работать в Крепости. Он был жутко одинок, но дело не только в сексуальных склонностях. В Америке полно одиноких людей, возможно, их даже больше, чем в России. Потому что здесь не собираются вокруг бутылки на коммунальной кухне. Миллионы одиночек, рвущихся излить душу в Сети, это ли не подтверждение тотального одиночества?
Тупая внешность и интеллектуальный уровень Майлока вряд ли могли привлечь к нему интересную женщину. Что касается мужчин, то, в лучшем случае, он мог надеяться изредка покупать себе неразборчивых наркоманов. Потому что, вдобавок, изо рта у него плохо пахло. И сам он вонял и потел, хотя на работу приходил чистый и выбритый. Когда он наклонялся ко мне, чтобы помочь переодеться, я задерживал дыхание. Если бы я очень захотел, я мог бы устроить забастовку и потребовать, чтобы Майлока от меня убрали.
И чего бы я добился?
Дэвид уже умер, хотя в Крепости это тщательно скрывали. Мне назначили бы нового, несмышленого
