Ты говорил, что корпус «С» занят «Русским проектом», что все изыскания в области психопатологий производятся по заказу спецслужб. А кто тогда я? Из меня-то какой проект против России? Какой вред я могу принести, разве что укусить пару человек или шарахнуть током. Так любой фундаменталист в сто раз опаснее…
Вчера я прочла то, что ты мне отправил. Я прочла о себе, Питер. Это было… Это было, как будто потрогать себя со спины. Ничего нового, как ты верно заметил, кроме порта приписки. Я приписана к корпусу «А», но семнадцать лет не догадывалась о такой радости, потому что никогда там не была. Это еще полбеды, гораздо хуже другое, то, что ты отметил галочкой. Ты даже не стал комментировать, Питер, а это плохой знак, верно? Это значит, что тебе известно больше, но ты, милый, не хочешь меня расстраивать.
Я прохожу под номером «5», а сколько нас всего? У меня, оказывается, есть соседи, а я и не подозревала об их существовании…
Ты убеждал меня, Питер, что «русский отдел», он сам по себе, а моя генетика никак не связана. Кого ты хотел обмануть, себя или меня? Или ты тоже считаешь, что Дженна дурочка, и с ней нельзя серьезно разговаривать? Сегодня утром, валяясь на сеновале, я поняла твою хитрую стратегию.
Ты хитрый, Питер, ты пытаешься отмежеваться от меня, ты намерен мне внушить, что я должна любить свою мамочку. Потому что она искренне верит в будущее своего проекта, в клонов, регенерацию и счастливый переворот в медицине. И ты знаешь, наверное, так и есть. В этом вся загвоздка, Питер. Потому я, наверное, вернусь, а совсем не из страха за собственную жизнь.
Они совмещают несовместимое, Питер. Это они построили спрута, такие, как моя мамочка и сладенький доктор Пэн. Они намерены осчастливить миллионы страждущих, подарить несчастным запасные части, клапана и шестеренки. Тем, кто поселился внутри спрута и покорно снабжает его своей кровью. И это весьма благородно, я так думаю.
А как же тогда быть с тобой, с Леви и другими?
Почему они так ненавидят другую жизнь, что осмеливается расцветать за пределами их асфальтовых щупалец?
Я вернусь в Крепость, милый, чтобы спросить их об этом. И если они не найдут для меня вразумительного ответа, я подумаю, что с ними делать.
36. ВОЛШЕБНИКИ ИЗУМРУДНОГО ГОРОДА
Мы забрали из автобуса самое необходимое и привесили к багажнику на моем кресле. Судя по амперметру, я мог еще больше часа рулить своим ходом, но первая же попытка тронуться с места едва не увенчалась позорным падением. Колеса застревали в пыли. Ребята настояли, что будут толкать меня поочередно. Мы последний раз сверились с картой. Таня предложила намочить тряпки и обмотать головы, чтобы не перегреться.
Солнце потихоньку поднималось над зеленым горизонтом, потягивалось и зевало, точно ленивый пушистый кот с ослепительно рыжей шерстью. Спустя пять минут стало очевидно, что толкать меня один Барков не сможет. Парни разорвали одеяло и соорудили постромки. Теперь Танюша направляла меня сзади, Барков выступал коренным, а Леви — вроде пристяжной. Дело пошло ловчее, но их спины моментально промокли от пота. Мы все не привыкли к физическому труду. Первый привал пришлось назначить метров через триста. Я посмотрел на их лица и ужаснулся.
Ребята не просто выдыхались, еще немного, и оба заработают ожоги. Вытянутая физиономия Леви, обычно нездорово-желтая, цвета жирной сметаны, приобрела пунцовый оттенок. Он беспрестанно смаргивал и стирал со щек слезы. Ко всему прочему, у парня, похоже, начиналась аллергия. В глазах Баркова раздулись толстые красные сосуды, как у закоренелого пьяницы. Несмотря на мои протесты, он расстегнул рубаху и подставил синие плечи ультрафиолету. Солнце немедленно вцепилось в него тысячами огненных жал, и часом позже у Влада нешуточно поднялась температура.
— Ты не молчи, Петька! — попросил Барков. — Ты же кучу веселых историй знаешь. Расскажи нам…
Я собрался с духом и снова принялся балаболить. Возможно, так им было легче. Иногда я видел краем глаза изможденное лицо Танюхи, все покрытое капельками пота. Она отобрала у Руди спортивную куртку, оставив его в одной пижаме, и соорудила из нее что-то вроде тюрбанов для нас троих.
— Мы сядем на автобус и уедем к океану, — сочинял я. — Да, да, я уверен, что там нам всем понравится. Мы выберем маленький городок у самого океана, и чтобы на площади был большущий, подсвеченный фонтан… И мы будем вместе путешествовать, как эти… как волшебники Изумрудного города… — похоже, мой язык окончательно вышел из-под контроля. Следовало позволить себе хоть немного поспать… — Да, мы будем как волшебники Изумрудного… Таня будет, как девочка Элли, а я, в железе, значит, буду этот… дровосек… Вон, видите, какой он зеленый? У нас будет самый красивый, самый зеленый город на свете, и туда смогут приезжать все-все…
— Волшебник был один, — строго прервала Таня. — Ты говоришь о стране Оз?
— Да хрен меня поймет! — чистосердечно признался я. — Просто хочу всех развеселить…
— А Сикорски… — натужно хихикнул Барков. — Сикорски будет Урфином Джюсом… Слышь, Петька, может, бросить, на хер, твой броневик? Я тебя на руках донесу…
— Лучше брось меня вместе с броневиком, — отшутился я, на секунду представив себя без кресла.
— Да шучу я, — отозвался Влад. — Да где же это сраное шоссе? Мы же его видели, и опять пропало…
— Волшебник один, — очень кстати сообщил Леви. В его нелепой голове любая идея рождала соответствующие аллюзии. Апостол запнулся и шмякнулся носом в пыль, но нить рассуждений не потерял. — Я могу быть волшебником, потому что лучше вас разбираюсь в волшебстве…
— Нет, я тоже хочу быть доброй волшебницей, — уперлась Таня. — Я даже знаю несколько заклятий, а Питер обещал научить меня гадать на Таро…
— Не спорьте! — урезонил я. Мне еще не хватало, чтобы они дополнительно сдвинулись на почве канзасской сказки. — Мы все можем быть волшебниками, и вместе построим изумрудный город…
Под толстой синтетикой моя макушка моментально взмокла, иногда я встряхивал головой, чтобы смахнуть пот. А еще — жутко начали досаждать насекомые. Роби плелся позади, но почти не плакал. Бедный малыш походил на пьяного арабского шейха в белых кальсонах и тюрбане. Проклятые твари искусали его сильнее всех. Руди приседал, до крови расчесывал лодыжки. Таня кричала на него, чтобы он не смел чесаться, но все было без толку. Я молил только об одном: чтобы мы поскорее достигли спасительного асфальта. Там я смогу передвигаться самостоятельно. Когда я оглядывался назад, мне казалось, что мы похожи на мух, попавших в зеленый мед. Блестящая нитка шоссе не приближалась ни на сантиметр, а коварное, безжалостное светило уверенно карабкалось в зенит. Полный позор! В стране лучших в мире автострад мы ухитрились застрять на глухой деревенской тропе…
Второй привал мы сделали, когда закончилась кукуруза. Точнее, когда меня уронили. Барков упал вместе со мной, а секунду спустя рухнул и Леви. Так они и лежали, словно два загнанных жеребца, запутавшихся в клетчатом одеяле. Леви хрипло дышал разинутым ртом, его губы потрескались, а незащищенная кожа шеи над воротом блейзера готовилась вспухнуть сплошным пузырем.
Таня сделала попытку в одиночку приподнять кресло, но не удержала и шлепнулась рядом со мной, на пожухлую солому. Я почти не пострадал, только правым ухом приложился к потрескавшейся земле. Сплюнул и смотрел, как почти мгновенно исчезает след от плевка. Правое колесо коляски глубоко застряло в колее; в десяти сантиметрах от глаз я различал окаменевшие следы от тракторного протектора и ватагу рыжих муравьев, сосредоточенно таскавших в нору мелкие соломинки. Шаркающей походкой нас догнал Роби и замер, ковыряясь в носу. У него даже не осталось сил жаловаться.
Я подумал, что при желании малыш мог бы легко вытянуть меня без посторонней помощи. А еще я подумал, что если мы подохнем тут, в паре миль от человеческого жилья, это будет самым логичным завершением пути. Наверное, я потихоньку заразился оптимизмом от Баркова.
— Роби хочет пить… — проскрипел малыш.
— Я вижу дорогу! — сказала Таня и подняла мне голову, чтобы я тоже полюбовался. Раскаленный асфальт блестел, как запекшаяся лава. В ушах у меня, заглушая звонкую песню полей, нарастал тяжелый набат. Пока еще болело не сильно, но я знал, чем это может закончиться.
Потом Барков выпутался из одеяла и вернул мои перепутавшиеся ноги на подножку. Мы долго смотрели
