Завершив разговор, он некоторое время сидел в раздумье.
— Что там с Никой-Вероникой? — поинтересовался Мишка.
— Кажется, простудилась. Просит, чтобы я забрал её от бабушки.
— Лучше не забирай пока. И Лидке скажи, чтобы была осторожна. Да распорядись, пусть твои красавцы не спускают с девки глаз.
— Ладно, — Антон помолчал немного. — А сейчас завези меня в офис.
— С какой стати? — удивленно поглядел на приятеля Мишка. — Мы же договорились — пока побудешь у меня.
— Видимо, что-то случилось. Меня вчера и сегодня разыскивал Рысанов.
— Так позвони и выясни, в чем там дело.
— Лучше… — начал Антон, но Мишка не дал ему завершить мысль.
— Лучше всего, если ты не будешь подставляться, — сердито глядя на приятеля, заявил он. — Плевать я хотел на твоего Рысанова, равно как и на все его проблемы.
— Его проблемы — наши проблемы. Фирма-то принадлежит нам, а не ему, напомнил Стахов.
— Причем тут фирма!!? Неужели не понимаешь, что речь сейчас идет о большем, чем интересы фирмы? Нам с тобой сейчас нужно срочно определяться, а ты…
— Ладно, — и Антон набрал номер Рысанова, но того не оказалось на месте.
Подождав немного, Стахов позвонил секретарше. Девушка сразу узнала голос начальства и заверила, что его зам будет на месте не позже чем через три четверти часа. «Проблемы? Да нет. Все как обычно».
— Ну вот видишь, — Филимонов подмигнул и забрал у приятеля телефон. Можешь не дергаться.
ГЛАВА 13
Антон открыл глаза. Ощущение реальности происходящего, а также основные чувства и ощущения как-то уж очень медленно возвращались к нему. Это было похоже на работу компьютера, последовательно загружающего в после включения несколько обязательных программ. «Компьютер» был не очень совершенен, и «загрузка» шла бесконечно медленно и со сбоями.
Первое, что дошло до затуманенного сознания Стахова — какой-то шум. Скорее всего, это был шум движущегося автомобиля. Легкие толчки и покачивание, которые он осознал затем, свидетельствовали о том, что он едет. Нет, не совсем так. Не он едет. Его везут. Везут на чем-то и куда-то. Но, что удивительно, — открыв глаза, он ровным счетом ничего не видел.
Стахов вновь закрыл глаза, крепко смежил веки, а затем вновь распахнул их. Увы, ничего не изменилось. Кругом была все та же горячая непроницаемая темнота. Вот только вдруг резко заболела голова, и появилось чувство тошноты. Голова не просто болела. Она трещала, она раскалывалась от тяжелой давящей боли. Было такое впечатление, будто её сжимают стальные обручи. И эти обручи были живыми. Они пульсировали. Они по очереди сжимались и разжимались. И в соответствии с этими их пульсациями то усиливалась, то ненадолго стихала боль. Она не пропадала, а лишь становилась на короткое время не такой острой. Но обручи вскоре вновь сжимались, и от накатывающей тупой боли тошнило и хотелось кричать.
В те короткие моменты, когда головная боль ослабевала, начинало надсадно ныть все тело. Это ощущение было не столь болезненно. С ним, наверное, можно было бы даже смириться. Однако следующий через короткие мгновения очередной приступ головной боли заставлял Антона забывать о том, что у него помимо головы есть ещё руки, ноги и туловище…
Стахов попытался изменить позу — это ему не удалось. И затуманенный мозг не мог дать ответ на причины неудачи. Или его тело просто не хотело подчиняться ему, или что-то его удерживало. Все это напоминало ночные кошмары, когда нечто темное и тяжелое наваливается и полностью лишает спящего сил и воли. Вот только обычного в таких случаях ужаса Стахов не испытывал. Он лишь ощущал дискомфорт и, подчиняясь рефлексам, пытался изменить позу. Ему это не удалось в очередной раз, и он смирился с этим. Смирился в первую очередь потому, что любое — умственное или физическое усилие усиливало сосредоточенную в черепной коробке боль. Эта боль как бы жила там своей собственной жизнью. Она ворочалась там, дергалась и беззастенчиво брыкалась. И лучше было не тревожить её. В этом случае она несколько успокаивалась и не так безжалостно мучила его бедную голову.
Меж тем его качающийся в темной тошнотворной темноте мозг отказывался воспринимать информацию от органов чувств. Он был занят самим собой, а точнее — поиском оптимальных отношений с терзающей его изнутри давящей болью. Поэтому он отказывался от анализа окружающего. Ему было не до таких мелочей.
Скорее всего, промучившись так на грани между бредом и реальностью несколько секунд, Антон вновь «отключился». Подчиняясь некой программе самосохранения, его мозг просто «выключил» сознание. Во всяком случае, когда через некоторое время молодой человек вновь пришел в себя, то уже был способен — пусть и не очень четко — воспринимать окружающее.
Кажется, он лежал на правом боку. Да, несомненно на правом, поскольку его правая щека покоилась на чем-то жестком, колючем и пахнущем землей и пылью. Желая перевернуться, Стахов сделал усилие, которое немедленно отозвалось стуком крови в висках, усилением головной боли и приступом тошноты. Однако изменить позу при этом ему так и не удалось. Тогда молодой человек попытался хотя бы пошевелить пальцами рук или ног. Но и это оказалось невозможным — он не ощущал ни рук, ни ног. «Не ампутировали же мне их!» — подумал он.
В этой темноте помимо боли существовали лишь чувство тяжести да желание изменить позу. Но теперь это были уже не просто рефлексы. Его мозг уже пробуждался. Во всяком случае, теперь он был не просто куском изолированной от всего мира и страдающей от боли живой плоти. Теперь он ощущал себя частью тела. Мозг принадлежал человеку, и человеком этим был Антон Стахов.
Антон оставил попытки перевернуться. По всей видимости, он был связан, и от длительного лежания в одной позе все его тело онемело. И это онемение странным образом захватывало и разум. По крайней мере, оно зацикливало его на неприятных ощущениях, тем самым все более и более усиливая их. Допускать этого не следовало. И коль скоро изменить позу не удавалось, ему, очевидно, надлежало по возможности расслабиться и привести свои мысли в относительный порядок.
Итак, судя по всему, его везли в автомобиле. Мягкость хода и отсутствие характерных стуков и позвякиваний свидетельствовали о том, что это не был грузовик. Следовательно — либо его «упаковали» в какой-то ящик, либо, что ближе к истине, просто засунули в багажник. В пользу последнего предположения говорил и запах старой мешковины. Наверное, не желая запачкать машину, под него бросили несколько мешков для перевозки овощей. Скорее всего, мешки были из-под картофеля.
Итак, теперь следовало попытался припомнить, что же предшествовало всему этому. Как он мог попасть в багажник? Он же ехал с Мишкой на попутке. Ехал к нему домой. Что же было потом? Что?
По дороге Филимонов позвонил Кочету и сообщил, что как можно быстрее ждет его у себя. «Да-да, как можно быстрее… Нет. Еще нет, но буду минут через пятнадцать-двадцать», — ещё сказал он тогда и завершил разговор. А что произошло потом? Может быть, их перехватили в пути? Вытащили из машины и… Нет-нет. Никто их не останавливал. Он это точно знал. Они благополучно добрались до особняка, в котором жил Филимонов. Более того, Антон четко помнил, как они входили в дом. Было очень жарко, и первым делом оба они отправились приводить себя в порядок, благо в доме было две ванных комнаты. И когда — чистый и расслабленный — он в халате и тапочках на босу ногу спустился вниз, то увидел сидящих за столом и что-то оживленно обсуждавших Мишку и Кочета. При появлении Стахова беседа прервалась.
— Тебя что-то разыскивает жена, — поздоровавшись с Антоном, объявил ему Кочет. — Просила позвонить как можно быстрее.
— Когда ты с ней разговаривал?
— А я не разговаривал с ней. Мне передала просьбу секретарша, когда я выходил к машине. На тот случай, если мы вдруг увидимся с тобой.
— Думаю, после этого я уже общался с ней, — пожал плечами Антон.
