Глава 11
Анка догадывалась, что спорят из-за нее. Маркус предлагал оставить в лагере, доктор Шпеер стоял за то, чтобы посадить в первый попавшийся российский самолет, а Мария твердила, что одну отправлять никак нельзя. Что Лелик наверняка за ней вернется, чтобы не оставлять свидетелей. Маркус первый устал спорить, махнул рукой, пошел укладывать вещи.
— Поедешь с нами, — пошевелил усами доктор. — Назначаю медсестрой.
— Зачем я тебя раньше за борт не выкинула? — тряхнула кудрями Мария. — Придется теперь с собой брать…
По мере выздоровления к ней возвращалась привычная вредность. Ходила самостоятельно с трудом, но обедала за троих и подчиненных распекала не хуже школьного завуча. Невзирая на летнюю погоду, парик рыжий не снимала, и когда Шпеер, с Анкиной помощью, менял повязку на плече, и когда мылась. Наверное, этот боевой… как его… холдер, не для всеобщего обозрения прилепила. Анка решила при случае разузнать у доктора, он самым мирным казался.
Огромный Шпеер проявлял ответные симпатии, — особо расплывался, когда о болячках, о переломах расспрашивала. Оживлялся он, как заметила Анка, в двух случаях: за игрой в преферанс и в спорах о будущем медицины. За последние три дня Младшая стала его любимым слушателем. Память доктора хранила множество потрясающих примеров из практики, причем он никогда внятно не называл ни имен, ни точных мест событий. Скажет только: «Шли лесочком, воды по колено, жарко, первых двое на попугайчика загляделись… на растяжку напоролись. Ну, одного я собрал по частям — ничего, даже почти не заметно…» Или такое: «Я ему толкую: лежи смирно, ампутировать мне мешаешь, а он стреляет…»
То что Шпеер не в поликлинике работал, Анка поняла. Скорее всего, на «скорой».
Слушала, раскрыв рот. Иногда, впрочем, озиралась на шпееровских партнеров по картам, не смеются ли над ней хором. Не, никто из парней в пятнистом и не думал смеяться. Многие, как выяснилось, по-русски толком и не говорили. Набрали же чудиков в охрану!
Существовала, однако, и скрытая причина их со Шпеером симпатий. Шестым чувством Младшая примечала в нем некое подобие тоски по семье, по детям. И хоть прямо спросить ни за что бы не решилась, ловила порой потеплевший, почти отцовский взгляд. На батю врач ни капельки не походил, но и ее влекло к нему что-то… Может, оттого, что остальные были слишком заняты и воспринимали ее исключительно как обузу? Самое любопытное, что доктор тоже прилетел из Голландии, только другим самолетом. Сам сказал.
Из разговоров летчиков со всезнающим Зарифом Анка уяснила, что самолет пересек следующую границу, и теперь нападения можно не бояться. У Марии, по слухам, имелось тут аж два аэродрома, и еще в полете она приказала подготовить другую машину.
Приземлились в чистом поле, зимы как не бывало. Истребители поддержки отстали раньше. Анка к тому времени почти пересилила страх перед иллюминаторами, и Шпеер показал ей, как звено разворачивалось, прощально покачав крыльями. Очень красиво, только почти ничего не успела заметить. На земле отряд уменьшился втрое. Мария расцеловалась с очкастым Пьеро.
— Хороший парень, — отметил Шпеер. — Сидел бы спокойно в своем Милане, так нет же, шило в заду…
— Почему в Милане? — Анка, приставив ладошку козырьком, разглядывала пальмы. — Это где, в Голландии?
Но Милан оказался в Италии. Младшая окончательно запуталась, не представляя, как это они ухитрились собраться все вместе.
— У папашки евоного авиакомпания своя, — Шпеер сунул Анке плитку гематогена. — Идейный пацан, с жиру бесится…
Стянул через голову футболку и уселся загорать. Анка обратила внимание, что весь экипаж, включая пилотов, переоделся в летнее, в рубашки с коротким рукавом. Она единственная выглядела по- дурацки: в стеганом ватничке и зимних сапожках. И было здесь не просто жарко. Младшая не успела скинуть теплые шмотки, как насквозь пропотела. Блузка на спине елозила и противно прилипала. Мария, впрочем, пообещала заехать в магазин. Какой тут магазин? За проволочным забором зеленой стеной раскачивались настоящие джунгли: прямо как по телику показывают, в ветках перепрыгивали пестрые крылатые комочки. У Младшей дух захватило от мысли, что тут свободно летают попугаи. На каменном бордюре замерли несколько изящных ящерок, но стоило сделать шаг в их направлении, как зеленые хитрецы разом шмыгнули в щель. Так и чудилось, что вот-вот выйдет из леса слон или жираф.
Жираф не вышел. Вместо него, подпрыгивая, прикатился игрушечный празднично-белый самолетик. Откинулась дверца, по лесенке, сияя улыбками, спустились двое, смуглые, в простынях и потешных круглых шапках, похожих на вытянутые кастрюли, бросились к Маркусу обниматься. Тот раскинул руки, счастье на лице изобразил, будто лично Деда Мороза встретил. Затем аборигены передали ему плоский портфель, и все трое, болтая, уселись под крылом, прямо на плавящийся асфальт.
— Семен Давыдович, — окликнула Анка. — А вы Лукаса знаете?
Шпеер расстелил рубаху, откинулся на спину.
— Виделись когда-то.
— Мария правду говорит, что он злодей?
— А почему ты ей не веришь?
— Ну, я верю… — Анка поежилась. Она украдкой освободилась от ватничка и вторых штанов. Затем сняла носки, и все равно ощущение было такое, словно попала в предбанник. Словно все тело укутали горячим мокрым компрессом.
Лететь дальше, видимо, собирались вчетвером. Из «десантников» Мария брала с собой двоих: знакомого Анке чернокожего Ника и того, здорового, с пулеметом. В том-то и дело, что с пулеметом, а говорила, что убеждать бородатого будем… Как бы опять стрельбой все не кончилось…
— Лукас дважды спас мне жизнь, — вполголоса поделился Шпеер.
— А теперь украл лекарство и хочет кому-то продать?
— Продать?! — скривился Давыдович. — Эти ребятки, сестра, в деньгах не нуждаются.
— Зачем же он так подло поступает?
— Вот что я тебе скажу, — доктор перекатился на живот. Его белая волосатая спина блестела от пота. — На всех не угодишь. Когда меня спасали, девятнадцать человек обошли. А нынче моя задача — штопать дырки, а твоя — сидеть тихо и не задавать глупых вопросов, ферштейн? Или сейчас запакуем — улетишь с братвой во Францию, до дома и за год не доберешься…
— Значит, Лукас выбрал спасать вас? — заморгала Анка. — А остальные девятнадцать?..
— Остальных я не знаю и никогда не видел. И выбрал не Лукас, а Коллегия, и не за то, что я такой красивый. У меня водились идеи, а у них — бензин, всего-навсего… — Он помолчал, недовольно рассматривая ящерицу. — И потом, сестра — постарайся не употреблять, к месту и не к месту, слово «подлость». Вот я, больше двадцати лет назад уехал из страны, тогда еще СССР называлась. Уехал и никогда не видел свою семью. А им было нелегко, очень нелегко, я думаю. Сестра, больной человек, — на инвалидности. Жена, пусть и бывшая, и старше меня намного… Это подло, как ты считаешь?
Анка не решалась поднять глаза.
— Конечно, подло! — сам себе ответил доктор и сплюнул под колесо самолета. — Но я получил возможность заняться той хирургией, о которой мечтал. По высшему разряду. Как ты считаешь, не подло было их бросить? Три десятка больных, со сложными ранами? А ведь я мог бросить и вернуться домой. И на душе бы кошки не скребли.
— А дома вы их не могли оперировать?
— В том-то и загвоздка, сестра. По дорогам усохшие вербы, как сказал Серега… Песни у нас красивые, это точно. Если бы душу Ивана Ивановича, да приставить к голове Ганса, или там Джонса, никуда бы не пришлось уезжать…
Шпеер поднялся и зашагал укладывать свои блестящие чемоданы.
