— Малый, ты как, жив? — донесся сиплый голос из темноты. Кто — то протянул чашку с водой.
Даг обрадовался незнакомцу, как родному. Жадно выпил воду. Лишь потом сообразил, что с ним опять говорят на каком — то наречии русичей.
— Жив, только плечо болит. — Даг принялся грызть веревку, стянувшую кисти. От проклятых пут пальцы почти онемели. — А ты кто такой?
— Я — то? Кличут меня Иван Обрубок, за старшего я тут.
— Я тебя не знаю, — насторожился Даг. — Ты с «Быка»?
— Я не с «Быка», — печально рассмеялся невидимый собеседник. — Я тута давече.
— Ты не из кривичей?
— Неа, с Киева мы.
— С Киева? — Северянин задумался. Про богатый Киев он слышал, и не раз. И по всему выходило, что это очень далеко. — Давно ты здесь сидишь?
— Давненько. Я ведь еще у Премудрой Вольги, что с Плискова, у матушки нашего Святослава, в чадушках ходил. Потом как толмачом в посольство взяли, да так домой и не вернулся.
Про князя Святослава Даг что — то смутное припомнил. Вроде бы, князь этот смело громил кочевников, которые угрожали речным торговым путям.
— Значит, тебя заперли давно, и ты доволен?
— А ты, малый, коли хочешь жить подольше, должен меня слушать, а не учить, — слегка обиделся Иван.
— Не буду я никого слушать! — Даг попытался встать, но больно ткнулся носом в пол. Связанные ноги одеревенели. — У меня есть херсир Торир, только его я слушаю.
— Нема у тебя херсира. — Иван Обрубок погремел чем — то в темноте, и вдруг стало чуть светлее.
Протянулась грязная тощая рука, поставила на пол каменную плошку с рдеющими углями.
— Давай путы свои ближе, помогу развязать. Только не ори, не то огонь отнимут!
Обрубок добавил щепочек, соломы, раздул пламя, ловко спрятал плошку за опорным столбом. Затем с помощью монеты, сточенной с одного краю, разрезал веревки на руках. Вблизи Обрубок оказался нескладным мужичком, бородка клочьями, всего два пальца на левой руке, зато порты целые и рубаха льняная, чистая, с вышивкой.
— Повязали твоего херсира. — Иван показал, как затягивается удавка на горле. — Думали тут поживиться? Вот и поживились! Я сам не видал, да говорят, из ваших только один челн уплыл, и многих в море порубили…
— Не могли их… кха… порубить! — У Дага от волнения пропал голос. Он не мог себе представить, что руяны — дикари одолели берсерков Ивара. — Они вернутся и сожгут здесь все! А ты, глупый Иван, сидишь в яме, откуда тебе знать, что там, снаружи?
— Это я нынче с тобой взаперти, — не обиделся Обрубок. — Потому как великая треба у Световида будет. Из — за того веселия рать большая на Рюгене собралась. Оттого и псам морским неудача вышла. Издалече вас приметили, бо дозоры крепкие перед требой выставляют. А мне — то, когда тихо, мне запрета нет, брожу где хочу. Я тут над скотиной поставлен.
— Что за рать собралась? Германцы?
— Зачем германцы? — удивился Иван. — Словяне все, лютичи, да богемцы тут, да поморские тоже. Все, кто Световиду челом бить пришел.
— А кто такой Световид?
— Увидишь. Коли глаза тебе не выколют.
Даг приуныл. Ему очень хотелось раскроить башку наглому склавену, но без оружия, со связанными ногами шансы были невелики. Поразмыслив, он пришел к выводу, что лучше обрести временного союзника, чем врага. Жадно вылакал воду из чашки и занялся путами на ногах.
— Я тоже пить хочу… дай мне молока… кровь в глотку течет, пальцы сломали… — захныкал вдруг кто — то третий, тонким противным голоском. — Слушай, Обрубок, может, корову подоишь? Ты же вроде умеешь?
— Молока тут не — ет, — насмешливо протянул Обрубок. — И маслица нет. А ты дурак, даром что с крестом. Это быки, коих кормят для великой жертвы.
Даг немного воспрял духом. Теперь говорили, как датчане — все понятно, только слова смешно коверкали.
— Для жертвы?
— А ты думал — тебе к столу, жирный?
Даг развязал ноги и медленно пошел вдоль дощатой перегородки. Он убедился, что здание построено добротно, даже слишком крепко для коровника. Нигде не получалось ни выломать, ни раскачать доску. Блуждая по периметру вокруг плошки с углем, он наткнулся на третьего сокамерника. Тот сидел в отдельной клетке. Статный мужчина, стриженный под горшок, в длинном монашеском платье, скорее подходящем для женщин. Жир он давно растерял, скорее всего, Обрубок так обзывал его по привычке. Монах зябко скорчился в углу, поджал ноги и тщетно пытался укрыть себя соломой.
Зоркие глаза мальчишки углядели нечто знакомое в одутловатой физиономии. Но стоило Обрубку поднести поближе огонь, как наваждение рассеялось. Северянин никогда не встречал этого типа, но видел очень похожих на него.
— Меня зовут Поппо, сын мой, — прекратив вылизывать пустую миску, величаво сообщил священник. — Можешь называть меня отец Поппо, ибо полный сан мой здесь не столь важен.
Отец Поппо говорил в нос, с сильным акцентом.
— Вот еще! — отмахнулся Северянин. — Один отец у меня есть, такой, как ты, не нужен!
Иван расхохотался.
— Видишь, пресвитер, никто не хочет тебе служить!
— А мне служить не надо. Служить — мой долг, а ваш — уверовать в спасителя нашего!
Кажется, священник собрался говорить долго, но Обрубок его перебил.
— Его не велено убивать, — сообщил Обрубок Дагу. — Прослышали здешние волхвы, что за этого чернеца сам император германский может слово сказать. Сеча добрая была, под Мекленбургом, слыхал небось?.. Большие — то лютичи с графом тамошним саксонским Герхардом за поля уж рядили — рядили, вроде все межи провели, по рукам ударили. Ан нет, сакс снова рать двинул. Посеклись изрядно… ага. А этот — то, что в клетке, в плен лютичам достался. Не один был, целый поезд пограбили. Сказывали, что он есть пресвитер ставленный, посланный самим римским папой…
Даг слушал вполуха и тосковал. Обрубок называл имена вождей, перечислял городки и деревни, расположенные далеко от моря и потому совершенно неизвестные. Даг понял одно — руяне с острова выставили помощь Большим лютичам, поскольку входили с ними в союз. Помощь подоспела вовремя, был захвачен обоз, и в обозе — отец Поппо, направлявшийся к новому месту службы.
Отец Поппо прикрывался бумагой, на которой красовалась печать самого императора Отто.
— Уж котору неделю под присмотром моим сидит, крестом народ пужает. Только пока мы тут век коротаем, никто за него не вступился… — зевнул Обрубок. — А вот тебя чего ж не убили, и сам не пойму! Черноус вроде и прежде искал кого мне в помощь, чтоб глагол ихний разумел, да за германцем прислуживать.
— Я ему прислуживать не буду! — задохнулся от гнева Даг.
— Тогда тебя отдадут Световиду, — развел руками Обрубок.
— А эти… руяны, они не всех пленных убивают? — с надеждой осведомился Северянин. — Нас ведь можно выгодно продать, да?
— А это уж кого как. — Обрубок захрустел луковицей, другую протянул собеседнику. — Тут вишь как, им трелли сейчас ни к чему. Трелли идолищу ихнему потребны, жадный он больно до свежей кровушки. По мне, так лепше зараз на ножик острый кинуться, чем лютую смерть принимать. Да мы все в его пасти, почитай. Сколько живота отпущено, никому не ведомо. Даже Премудрая не ведала.
— Расскажи мне про вашу премудрую. Это богиня?
— Про Вольгу — то матушку? Княгиня! Ох и грозна была и не зря справедливецей в народе величалась, — с удовольствием запыхтел Обрубок. — Сказывают, княже Игорь тогда под Плесковым
