лучшей подругой Ритой Гвоздковой. Что-то там было личное, касавшееся Ритиного мужа. Плюс еще у Риты обнаружилась недостача дорого импортного лекарства. Тогда Гвоздкова обвинила Монину в краже. Та отрицала напрочь. Доказательств не было. Историю замяли, чтоб не выносить сор из избы.
В этом месте Энгольд попросила Станислава правильно оценить ее расположенность к благодарной миссии собеседника: она ведь доверяет ему такие щепетильные подробности.
– Некторое время затем Вика была тише воды, ниже травы… Но «шмотки» появились вновь и, наконец, «эти ужасные махинации с лекарствами!»
Здесь Широков услышал самое главное: по мнению Энгольд, которое она никогда до сих пор никому не высказывала, именно Гвоздкова вскрыла аферу с лекарствами и навела на след Мониной и Сомова милицию!
– Почему вы так решили? – удивленно спросил Широков.
– Я сама слышала…– Энгольд заговорщицки подмигнула и, понизив голос, доверительно пояснила:
– Накануне, как сбежать, Вика в этой вот комнате разговаривала с кем-то по телефону. Когда я вошла, то услышала фразу – «Это она, стерва, заложила, больше некому!»
– Интересно… А дальше?
– Потом Вика увидела меня и сразу, не прощаясь с собеседником, повесила трубку. Тогда я про махинации ничего не знала и не придала значения услышанному. Только когда Вика сбежала и шло следствие, я вспомнила этот разговор.
– Поразительно! Ну и родственница у меня была, оказывается… – сокрушенно воскликнул Широков.
– Что вы, что вы!– вскричала Римма Францевна. – Она была хорошей девочкой, если бы не злополучная история. Тем более, о покойниках не принято говорить плохо. И окончила свой путь, бедняжка, трагически!
Женщина искренне огорчилась, коснувшись кончиками пальцев уголков глаз.
– Как это произошло?
– Толком, по-моему, до сих пор неизвестно: то ли сама она с горя под поезд бросилась, то ли Сомов ее толкнул. Изуродовалась, бедняжка, – насилу мы ее опознали.
– А что, вам пришлось в опознании участвовать?
– А как же?! Кто же, как не мы, должны были это сделать – товарищи по работе. Она же сиротой считалась!
– Наверное, очень неприятная процедура?
– Не то слово! – Энгольд передернулась и сморщила нос. – Лицо – сплошное месиво кровавое. Не узнать ни за что. Только по одежде да профсоюзному билету опознали… И еще по колечку с изумрудом – Вика его всегда носила.
Широков понимающе вздохнул и спросил:
– Какую же дату смерти мне в карточке своей ставить?
Энгольд на минуту задумалась, но потом уточнила:
– 20 марта она пропала – ушла на обед домой и не вернулась. В тот день у Танечки – вы ее видели, она со мной чай пила – день рождения был. Да, именно, 20 марта. В этом году, празднуя у Татьяны, мы еще Вику помянули. Но погибла она, как будто позже… Ведь труп мы опознавали дней через пять после исчезновения. Так что не знаю, как вам и быть…
– Скажите, а, может быть, мне еще и с Ритой поговорить – все-таки подруги были?
– Что вы! – всплеснула руками женщина. – Гвоздкова за неделю до скандала и пропажи Вики уволилась, а потом уехала к своей тетке куда-то на север, за Москву!
– Это точно?
– Абсолютно. Маша Пенкина сама провожала Гвоздкову на поезд, а потом мне рассказала.
Запомнив новое имя, Широков посмотрел на часы и картинно схватился за голову.
– Кошмар! Уже половина четвертого, а меня в три ждут в институте!
Он вскочил, торопливо пряча блокнот, поцеловал Энгольд руку и вполне искренне поблагодарил за очень интересную информацию. Расшаркавшись со смущенной и тронутой таким внимательным обхождением женщиной, Станислав поспешно ушел, провожаемый взглядом ее увлажнившихся глаз.
В управление Широков добрался только к четырем часам. Перед уходом из больницы он выяснил в регистратуре адрес Маши Пенкиной, оказавшейся сегодня выходной. К ней бы стоило сходить вечерком, хотя и без этого Станислав теперь знал: Гвоздкова уехала из Курска тем же поездом, что и Монина. И, скорее всего, – 20 марта 1985 года.
Никифоров и Свешников сидели рядом за столом и внимательно изучали толстый «талмуд». Рядом лежал еще десяток аналогичных «произведений» – детище правосудия. Увидев друга, Свешников недовольно проворчал:
– Где это тебя нелегкая носит?
Не ответив на упрек, Широков присел к торцевому столику и равнодушно принялся разглядывать ногти на руках.
– Нет, вы посмотрите на него, Валерий Анатольевич! Полдня таскается где-то, пока мы тут вкалываем почти без обеда, а явившись, не изволит даже разговаривать!
– «Почти без обеда» – это как? – ехидно спросил Станислав.
– А так! Перекусили в буфете – и всего-то!
– А-а-а! Правда, я и хлебной крошечки во рту не держал с утра. Хотя мог и «клюкнуть», и салом закусить! – Широков улыбнулся, вспомнив старика Панова.
Игорь поднял с пола свой дипломат и достал оттуда бумажный сверток, который молча передал Станиславу. В свертке Широков обнаружил пару котлет, кусок хлеба, помидор и яблоко.
– Вот это настоящий друг! – воскликнул он растроганно. – Спасибо, Игорек! С тобой от голода не умрешь, уж я-то знаю!
– Чего там… – буркнул Игорь. – Поешь, может, подобреешь, человеком станешь.
Никифоров, с интересом наблюдавший за пикировкой, вмешался в разговор:
– Вот что… Пусть Станислав подкрепляется, а мы поведаем, что интересного сумели раскопать в этой писанине.
Он обвел рукой стол с грудой папок.
– Так он от таких новостей подавится, чего доброго, – заметил Игорь.
– Вот как? Не думаю, что меня сегодня еще можно чем-то удивить!
Свешников, хорошо зная друга, окинул его недоверчивым взглядом.
– Ладно, – согласился Игорь. – Попробуем.
Неторопливо поглощая нехитрую еду, Широков внимательно слушал. Первоначально Игорь уточнил детали нападения па инкассаторов и перешел к событиям пожара. Здесь выяснилась существенная деталь: эксперты не дали однозначного заключения о причине смерти Лохова. В равной степени допускалось наличие несчастного случая и насильственной смерти. Точнее, последнее не опровергалось. В принципе, это могла быть инсценировка Саржина, решившего избавиться от конкурента и замести следы, как предположил утром Никифоров. А, значит, вполне вероятно, что Саржин мог сбежать с основной массой денег и где-то прятаться. В Пользу этого варианта развития событий говорило еще одно обстоятельство, правда, не из уголовного, а из оперативного дела. Оказывается, оперативники Курска побывали в конце июля 1975 года на новом месте жительства Саржиной, беседовали с ней, ходили по соседям. Согласно справке, подшитой в дело, некий гражданин Феофанов, проживавший на ул. Гоголя в доме 14, видел в начале июля мужчину, входившего в дом Саржиной как-то вечером. По приметам, неизвестный имел определенное сходство с Ефимом. Но сама Саржина этот факт напрочь отрицала. Феофанов был уже в преклонном возрасте – за семьдесят, слыл выдумщиком и балагуром, и, видимо, его слова сочли плодом фантазии.
К сожалению, больше ничего интересного бумаги не сообщили, хотя пересмотрели их тщательно и в большом количестве.
