— Как я полагаю, ответ может быть только один? Абигайль очень редко не соглашалась со своим мужем и почти всегда ее мнение не отличалось от его, но сейчас ее рот твердо сжался:
— Это письмо очень важно, Эфраим, — сказала она. — Мистер Ван Рин мой кузен и мне кажется, он сделал нам очень любезное предложение. Что плохого будет в том, если Ренни поживет немного в большом хорошем доме и что-нибудь узнает о мире за пределами этой фермы.
Миранда с благодарностью взглянула на мать.
— Мне бы хотелось поехать, — сдержанно сказала она, зная что отец не выносит каких бы то ни было проявлений чувств.
Эфраим презрительно фыркнул:
— А ваше мнение и вовсе не имеет значения, мисс. Ты всегда жаждешь чего-то необыкновенного, что невероятно глупо с твоей стороны. В тебе нет ни на грош здравого смысла. Тебе бы следовало думать о том, как помочь матери, пока ты не поселишься где-нибудь поблизости с каким-нибудь молодым парнем. Тебе уже восемнадцать, и у тебя хватает миловидности при всей твоей чувствительности. Я просто не знаю, что это с тобой такое. Вот, например, Зак Уилсон. Он был бы тебе хорошим мужем, и, похоже, ты ему нравишься. Но как ты с ним обращаешься?!
Эфраим, внезапно побагровев, изо всей силы стукнул кулаком по столу, и сердце Миранды упало. Она знала, что сейчас за этим последует.
— Я много раз видел, — бушевал Эфраим, — как ты отворачивала от него свой носик и кричала: «Зак, не подходите так близко, от вас пахнет конюшней! О, Зак, не играйте на скрипке этот вульгарный танец, неужели вы не можете сыграть „Прекрасный цветок любви“ или какую-нибудь чудесную балладу?» Фу! Не удивительно, что ему надоело это важничание и он стал увиваться вокруг дочери Мидов.
Несчастная Миранда вздохнула. Интерес к ней Зака, а, точнее, ее равнодушие к нему уже несколько недель служило причиной отцовского недовольства.
Как это тяжело, быть не такой как все. Сколько раз она заставляла себя резвиться на шумной площадке для танцев, присоединяться к различного рода розыгрышам, которые так восхищали ее подруг, просто ради того, чтоб ее не сочли слишком чванливой или чересчур странной.
— Что же до этого письма, — продолжал Эфраим, вернувшись к предмету разговора, — то лично я считаю его оскорбительным. Этот твой замечательный родственник, Эбби, обращается к нам так, словно он король Испании. По какому праву, хотел бы я знать, он «наводил справки» о нас, и с чего это он взял, что я захочу послать ему одну из своих дочерей?
— Я уверена, что он никого не собирался оскорблять, — быстро заметила Абигайль. — Просто господа по-иному выражают свои мысли.
Эти слова были ошибкой, подумала Миранда, заметив, как потемнело лицо отца.
— Ну конечно, — недовольно отчеканил Эфраим. — Ас каких это Пор, мэм, вы стали разбираться в манерах господ? И с каких это пор в этой стране появились господа, в свободной стране, где все равны? На этой земле фермер-янки ничуть не хуже всех остальных. Довольно об этом. Он положил письмо в карман.
— А теперь я напишу ответ.
— О папа, пожалуйста! — Миранда, воспламененная своей безумной идеей, обежала стол и схватила отца за руку.
— Послушай, папа, — задыхаясь произнесла она. Отчаяние заставило ее решиться на последний шаг. — Я… я чувствую, что должна ехать. Я поняла это во время молитвы. Это моя обязанность, правда. Я думаю, так хочет Господь. По крайней мере, ты можешь спросить у него, пожалуйста, папа, посмотри, что получится.
Эфраим остановился. Он уставился в пылавшее отчаянием, умоляющее лицо дочери.
— Ты говоришь правду, дочь? Проверь свое сердце. Миранда с готовностью кивнула.
Эфраиму вдруг пришло в голову, что дочь, которую он считал слишком бледной и худой, чтобы быть красивой, бесспорно обладает хрупким и трогательным очарованием.
— Хорошо, ты можешь попытаться, — сказал он уже мягче. И протянул ей Библию
Миранда облегченно вздохнула. Надежда еще оставалась. Гадание на Библии применялось лишь в самых крайних случаях, когда совет свыше был необходим, а принятое решение всегда выполнялось, как прямое указание Господа.
Девушка положила руки на книгу и произнесла пламенную молитву. Если Бог хочет, чтоб она ехала в Драгонвик, он подаст ей знак. Но все же сегодня без малейших угрызений совести она собиралась сделать все, что только было в ее силах, потому что Бог помогает тем, кто помогает себе сам. Разве Эфраим не твердил это сотни раз.
Пока Эфраим и Абигайль наблюдали за ней, ее память перебирала различные библейские историй. Ну конечно! Агарь. И книга обязательно должна открыться на этой странице, ведь Эфраим так часто перечитывал историю Авраама, что Библия в этом месте даже разваливалась.
Она закрыла глаза, что было необходимым условием для гадания, и, украдкой бросив взгляд из-под длинных ресниц, ткнула изящным ноготком в один стих. Она передала Библию отцу, который прочистил горло и прочел:
— «Авраам встал рано утром и взял хлеб и мех воды, и дал Агари, положив ей на плечо, и отрока, и отпустил ее. Она пошла и заблудилась в пустыни Вирсавели».
Эфраим замолчал и с подозрением посмотрел на дочь, которая с самым невинным видом стояла рядом. Ведь в конце концов, это Господь подал ему знак. Не могла же она сама ни с того ни с сего найти нужный стих.
— Не так уж это и подходит, — неохотно признал Эфраим, — но некоторое сходство есть. Я подумаю об этом и помолюсь.
Сердце Миранды возликовало. Она знала, что ночью Абигайль обязательно найдет способ убедить Эфраима изменить свое решение, так что письмо с отказом, никогда не будет написано.
Неожиданно она ощутила желание вырваться из ставшего вдруг тесным дома в прохладу ночных сумерек. Она обошла сидевших на ступеньках крыльца Табиту с Обадией, не обращая внимания на кокетливое, хихиканье сестры.
Не раздумывая, она бросилась под свою любимую яблоню на траву и уставилась на вечерние звезды. Затем она спокойно легла, подняв лицо к небу, и стала мечтать о поездке в далекий и неведомый город Нью-Йорк. Она смутно представляла себе огромное поселение с множеством башен и замков, населенный сплошь элегантными леди в дорогих шелках и темноволосыми импозантными джентльменами. И между ними может оказаться один, что прижмет свою руку к сердцу, но не посмеет сказать ни слова. Возможно, она уронит свой платок, как это сделала Эсмеральда в «Розе Пустыни», и когда он, поклонившись, вернет ей его, их встретившиеся взгляды станут посланцами их сердец. Все это было столь же смутно, сколь и восхитительно…
Глава вторая
На сухое письмо Эфраима, в котором он принимал приглашение Ван Рина, быстро пришел ответ с рекомендациями, касающимися поездки Миранды в Драгонвик, и в понедельник четырнадцатого июля в три часа утра Миранда проснулась оттого, что кто-то нежно касался ее плеча. Она открыла глаза и увидела мать, стоящую у кровати со свечой в руке.
— Пора, родная, — сказала Абигайль, и непривычная ласка, поразившая девушку, помогла ей понять, что значит для нее этот день. Она покидала дом, покидала привычную обстановку, покидала эту тихую женщину, к чьей любви и сочувствию она всегда инстинктивно прибегала. А если вдруг что-нибудь случится с мамой, с внезапным ужасом подумала Миранда, если, не дай Бог, что-нибудь случится с кем-нибудь из них, она даже не узнает об этом много-много дней.
Она опустила с кровати босые ноги и с тревогой посмотрела на Абигайль.
— Может, мне не следует ехать, — медленно сказала она. — Мало ли что может случиться, а я буду нужна тебе. И… о мамочка, я буду так по тебе скучать.
Ее горячие слова разбудили Табиту, которая зевнув, сказала, преисполненная добродетели:
— Не волнуйся о маме, Ренни. Я вовсе не против делать лишнюю работу, когда ты уедешь.
Мать знала, что это правда. Табита не только возьмет на себя работу Миранды, но и сделает ее гораздо
