Посещение двадцать пятой и двадцать шестой гробниц не дало ничего нового. Все даты и прорицания, найденные в них, были связаны с делами давно минувших дней, в том числе два — с прибытием испанцев. Что же касается двадцать седьмой, то неизвестно вообще, когда ее расконсервируют, да и найдут ли там археологи что-то новое… Нет, ценность гробниц, несомненно, огромна, но для Джоа они ничего не проясняли. Предсказания не поддавались однозначному толкованию. Да и подземные ходы могли оказаться более длинными и глубокими. Работы здесь на годы.
У Альберто Руса четыре года ушло на то, чтобы расчистить лестницу, ведущую в сердце храма Надписей.
Она не могла ждать ни четырех лет, ни четырех месяцев, ни четырех недель.
Ни, быть может, даже четырех дней.
Автобусы с ордами туристов давно проследовали на север, большинство — в Вильяэрмосу. Шоссе было почти пустынным.
Вот проехал мужчина на велосипеде.
Мотоциклист.
Автомобиль.
— Папа, ты что-то нашел в гробницах, или тебя увели только потому, что ты был близок этому?
А что если гробницы вообще ни при чем?
Джоа помассировала веки и с силой надавила пальцами на глазные яблоки, вызвав в глазах феерическую вспышку, рассыпавшуюся снопами разноцветных огней. В этот час в Испании люди уже ложились спать.
Оставшиеся четыре километра она проехала, сосредоточив внимание на дороге.
Когда она притормозила на перекрестке, к ней кто-то приблизился.
— Если не ошибаюсь, вы — дочь сеньора Хулиана?
Джоа вздрогнула, но голос звучал мягко, а интонация уже была уважительной. Лицо произнесшего эту фразу человека было изборождено глубокими морщинами, которые казались тысячелетними — как сама история его народа. Это был стопроцентный майя. Шоколадно-коричневый цвет кожи подчеркивала белая рубашка и широкополая шляпа. В руке — трость.
— Кто вы?
— Бартоломэ Сигуэнса. Мне сказали, вы искали меня. Я знал о вашем приезде.
— Где мы могли бы побеседовать?
Старик, обогнув капот, сел в машину на место рядом с водителем.
— Давайте развернемся, — предложил он. — Лучше, если нас не увидят вместе.
— Почему? — Ее глаза расширились от удивления.
— Предосторожности ради, — пожал плечами ее спутник.
— Мне что-то угрожает?
— Не знаю. — В голосе старика слышалась печаль. — Я не знаю даже, угрожает ли что-то мне самому. Я уверен только в том, что ваш отец исчез, а этот факт заставляет крепко задуматься. Здесь никогда не случалось ничего дурного.
Джоа решила двинуться к северу от городской застройки, будто направляясь в Вильяэрмосу. Она вцепилась в руль, с трудом сдерживая беспокойство.
— Вам что-нибудь известно?
— Не много, сеньорита.
— Вы знаете, где мой отец?
— Нет.
— И не знаете, что с ним могло произойти?
— Тоже нет.
— Что же тогда?..
— Иногда я ездил с ним на развалины, несколько раз мы прогуливались вместе и много разговаривали — об истории, о моем народе, о прошлом… Он — замечательный человек, и с ним легко говорить на любую тему.
— Он не сказал вам, чем занимается?
— Нет, сказал только, что его интересуют новые гробницы и что изыскания в них очень важны для него. Он много говорил о своей супруге и о вас, о том, как искал ее.
— Он рассказывал об исчезновении моей матери?
— Да. Он полагал, что обнаружит здесь следы.
— Следы — в развалинах, которым сотни лет?
— Есть много вопросов, которые ждут ответа, сеньорита, но есть и много ответов, которые ждут правильно заданного вопроса. И не только здесь. Ваш отец ездил также в Ушмаль, Чичен-Итцу… Собирался съездить в Монте-Альбан, в Оахаке.
— Когда вы в последний раз видели отца?
— В ночь, когда он исчез.
— Он что-нибудь сказал?
— Да, что у него был ключ.
— Ключ? — Ее сердце стало биться быстрее. — Ключ от чего?
— Этого я не знаю.
— Он сказал, что ключ был у него или что он его нашел?
— Что был у него… впрочем, я не уверен. Это не одно и то же?
— Нет. Вы не вспомните его слова точно?
Джоа свернула направо, на Северный проезд. И хотя скорость была невелика, он сидел, вжавшись всем телом в сиденье и ухватившись руками за подлокотники.
— Он сказал: «Путь близится к концу, Бартоломэ. У меня есть ключ. Я должен вернуться в Чичен- Итцу». Вот как он сказал, точно.
— В Чичен-Итцу? Зачем?
— Мне это неведомо.
— И вы не спросили его?
— Мы говорили друг другу то, что хотели сказать, без всяких вопросов. Порой мы шагали в молчании и при этом понимали друг друга. Но чаще обсуждали различные вопросы археологии, толковали по поводу перевода письмен и значения отдельных символов, не замечая, как бегут часы. Той ночью он выглядел счастливым, был возбужден, и я к этому отнесся с пониманием. Он не сказал мне более ничего, а я не докучал ему вопросами. Но знал, что говорил он о своей жене.
— А когда он исчез, что вы подумали?
Ответ последовал после паузы.
— Не знаю. У меня тогда все в голове как-то спуталось.
— Мой отец боялся чего-то или за что-то?
— Не похоже, хотя временами…
— Продолжайте, — поторопила она.
— Не знаю даже, как это выразить. Он был осторожен. По телефону разговаривал мало, когда мы были вдвоем, часто говорил очень тихим голосом, как будто кроме меня его мог услышать еще кто-то, или оглядывался назад, словно за нами следили. Но если его жена исчезла много лет назад и если он обнаружил какой-то след и шел по нему, это, наверное, естественно.
— Вы чего-то боитесь, сеньор Сигуэнса? Вы упомянули о необходимости соблюдать осторожность.
— Ко мне приходил один человек. Задавал вопросы. Те же самые, что и вы. Но вы-то, понятно, — его дочь. Он же…
— Как выглядел этот человек? — Она застыла в напряжении.
— Странно, — нашелся он.
— У него была трость с серебряным набалдашником в форме львиной головы?
— Да, — морщины на его лице стали как будто глубже.
— Он и ко мне приходил, сегодня утром. Рассказал невероятную историю.
