нырнула в ничто.
Она не летела, но и не падала, но плыла в космическом пространстве, а вокруг то тут, то там возникали другие миры, которые звали ее и манили, подобно тому, как сирены завлекали странствующего Одиссея. Очень красивые миры, в которых можно было остаться и обо всем позабыть.
— Джоа!
Это был Давид. Он простирал к ней руку.
Она улыбнулась ему издалека, тоже вытянула руку, и они коснулись друг друга.
— Не сейчас, — сказала она.
Не сейчас. Это значит, что «потом» все у них будет?
Она рассмеялась, почувствовав себя как никогда счастливой, и, окрыленная, продолжила свой вояж по безбрежным просторам, усеянным звездной пылью. Космическая гармония выстраивалась в пентаграмму нотного стана, нотами на котором были звезды. Музыку исполняла она. Песнь пела уже не она, а они. Чарующее и обволакивающее многоголосие. Катарсис.
Она оглянулась, но Давида уже не увидела.
Она осталась одна.
Или нет?
Слева от нее наметилась едва различимая точка, которая стала расти, превратилась в серебристую звездочку и наконец приобрела очертания звездолета. Космический аппарат остановился напротив нее, и из открывшегося люка появился астронавт. Она не видела его лица — мешало затемненное стекло шлема. В ее голове-компьютере зазвучал мужской голос.
— Кто ты?
— Я ищу свою мать.
— Здесь ты ее не найдешь, — ответил астронавт.
— А где же тогда?
— Здесь нет времени, только пространство. Ты должна вернуться туда, где твой голос услышат.
— Куда именно?
— Туда, где боль.
— Но…
Астронавт уже возвращался в корабль.
— Погоди!
— Это твоя боль, не моя, — произнес он вместо прощания.
Она и опомниться не успела, как ни астронавта, ни корабля уже не было.
Джоа в недоумении возобновила полет-плаванье. Секунда. Минута. Час. Сутки. Темнота вокруг все сгущалась, пока далеко впереди не завиднелась новая планета. Приблизившись, она узнала ее.
Земля.
Вот и Американский континент, Мексика, на ее западе — Сьерра-Мадре. Влекомая домой, она пошла на снижение над землями уичолов. Еще с высоты отыскала Лунную гору, разглядела в ней поры пещер. В одной из них — ее тело.
Оказавшись в пещере, увидела себя.
Простертая на спине, она лежала, не касаясь земли. Парила в воздухе на еле заметной высоте — на ладонь от пола.
Она неторопливо приблизилась и принялась с любопытством рассматривать себя. В лице — ни кровинки. Дотронулась до своего тела, и оно встрепенулось. Прикоснулась еще раз — реакция повторилась. Не раздумывая более, она вернулась в него.
Боль находилась там. Свербящая, острая, нестерпимая. Настолько сильная, что из глаз полились слезы. Вновь покинуть тело не удалось — оно стало тюрьмой. Она попыталась было разбить стены узилища изнутри — тщетно. Оставалось лишь смириться и приспособиться. Она раскрыла глаза и… оказалась на земле — левитации как не бывало.
Что это — закончилось время действия пейота и бабушкиного снадобья?
Она взглянула на свои руки, тело.
Оно по-прежнему было нагим.
Ее опять ожгло болью, которая вспыхнула в голове, из головы метнулась в сердце и уже из сердца разлилась пожаром всюду. Раздирающий спазм внизу живота, казалось, перевернул все нутро и выталкивал его раскаленным ядром вверх. Она подумала, что ее снова рвет желчью, но изо рта вырвался поток… детей — сотни, тысячи ребятишек. Она исторгала из себя малюсеньких, крошечных человечков, которые — она видела — тонули в этом потоке и, пытаясь спастись, топили друг друга. Она хотела остановить смертоубийство — попробовала закрыть рот, но не могла. Детишки — мальчики и девочки — все извергались и извергались из нее. Хуже всего было видеть их взгляды — полные ненависти, будто во всем виновата она.
Но она не хотела их убивать.
Даже не знала, что носила их в себе.
Когда этот ужас кончился, она вскочила на ноги и кинулась бежать. Прочь из пещеры.
Но через пару шагов от входа ее ноги увязли в земле, и из них выросли корни. Ее руки стали ветвями. Пальцы — листьями. Боль ушла. Она опять пребывала в состоянии мира и покоя. В своей новой ипостаси наблюдала, как ускоряется течение времени. Дни сменяли ночи, с головокружительной быстротой в прошлое уносились сутки за сутками. Недели, месяцы, годы. А она оставалась прекрасным древом, продолжала расти все выше.
Не спеша.
В последний день она увидела тучу.
Она знала, что это туча, поскольку была уже многолетним, зрелым деревом.
Поначалу туча казалась белым облачком из ваты. Потом посерела и налилась свинцом. Наконец почернела и разразилась мощной грозой. Разверзлись хляби небесные, и мириады капель посыпались вниз. Победоносное воинство. Освежающий ливень. Она стояла, раскинув ветви, под струями дождевой воды, и знала, что вот-вот небо прочертит зигзаг молнии.
Молния грянула и попала прямо в дерево, вырвав его с корнями из земли.
Она вновь обрела человеческий облик.
Блеск молнии остался в памяти.
Он был таким ярким и ослепительным, что в первый момент она ничего не видела.
А прозрев — сразу узнала.
— Мама… — прошептала Джоа.
31
— Привет, детка.
Ее голос, ее нежность, ее запах.
— Мама!
— Как ты там, Джоа?
— Хорошо… Хорошо! О, мама, прошло столько времени! Это… — Она посмотрела вокруг себя. — Это наяву?
— А тебе как кажется?
— Да.
— Значит, так оно и есть. Если ты желала этого всем сердцем, значит — наяву.
— Где ты?
— Здесь. Я никуда не уходила.
— Мы ищем тебя много лет.
— Вы не смотрели туда, куда должны были смотреть.
— Ты умерла?
