привал. Мы были на расстоянии четырех-пяти лье от форта и решили, что нам теперь нечего опасаться рыскающих по лесу испанцев.
Мы легли спать голодными, не разводя огня из боязни, что он может выдать наше местопребывание. Мы закутали Марию в ее плащ, который я нес всю дорогу, и сделали все возможное, чтобы она не так сильно чувствовала росу и ночной холод: каждый из нас по очереди стоял на страже в то время, как остальные лежали на мокрой от дождя земле — жалкие, несчастные, как бездомные собаки, временами засыпая тревожным сном и просыпаясь со страхом — не настигли ли нас враги.
Это была бесконечная тревожная ночь; в окружавших нас джунглях все время раздавались какие-то странные звуки, треск валежника, таинственные шорохи, а один раз показались блестящие золотистые глаза какого-то зверя.
Как только стало светать, мы с облегчением поднялись с нашего твердого ложа; Мария спала очень мало, каждый мускул у нее ныл от вчерашнего дня и тревожной ночи; де Меррилак был не в лучшем состоянии; я же чувствовал себя хорошо, поскольку так же, как и Мартин, привык к подобного рода путешествиям. Тем не менее, мне кажется, что во всем мире нельзя было найти людей, которые были бы в таком беспомощном, отчаянном положении, как мы с нежной, хрупкой женщиной среди нас.
Завтрак наш состоял из немногих ягод, которые нам удалось найти, — довольно скудная пища для тех, кому предстоял день ходьбы. Я выразил опасение, что Мария не в состоянии будет идти дальше, однако она запротестовала.
— Давайте, Блэз, поищем лодку, — сказал Мартин. — Может быть, нам удастся найти каноэ крейков, спрятанное где-нибудь здесь вблизи. Мсье де Меррилак останется здесь с мадемуазель Марией. Вы ищите вдоль маленьких речек, где дикари обыкновенно прячут свои лодки, а я буду держаться большой реки. Вы, мсье де Меррилак, оставайтесь на этом самом месте — оно безопасно и хорошо скрыто со стороны реки. Здесь мы вас будем искать по возвращении.
Де Меррилак выразил желание сделать все, что он сумеет для общего благополучия, но Мартин не изменил своих распоряжений. Когда все было условленно, мы отправились вместе, а затем разошлись в разные стороны. Некоторое время я следовал по поворотам и изгибам многочисленных речонок, но безуспешно; затем широкими шагами направился назад к месту, где остались Мария и де Меррилак. Мартина я не видел и надеялся, что он возвратился раньше меня с хорошими вестями. Больше по привычке, чем намеренно, я приближался к поляне с той осторожностью, какую я приобрел за время проживания в пустыне, где опасность подстерегает из-за каждого куста и за каждым деревом. Когда я посмотрел на поляну, сердце мое замерло.
Придя в себя, я заметил, что земля на ней разрыта и растоптана, как будто здесь происходила жестокая борьба. Я стал разыскивать какие-нибудь признаки, могущие мне объяснить отсутствие моих товарищей по несчастью, и вскоре же заметил тусклый блеск металла в кустарнике и в некотором отдалении и темную, скорченную, неподвижную фигуру. Забыв об осторожности, я поспешил туда и уже через секунду стоял у неподвижного тела Роже де Меррилака. Я опустился на колени и стал бешено трясти его, как бы желая вытрясти из его неподвижных губ что-нибудь о Марии. Весь в ранах, окровавленный с головы до ног, он не подавал признаков жизни. Я понял, что он храбро умер в неравной борьбе.
Я побежал к пруду, который, как я припомнил, находился недалеко между деревьями, и принес воды, сколько мог зачерпнуть руками. Когда я плеснул ему воду в лицо, он открыл глаза и печально посмотрел на меня.
— Это был Мишель Берр… жирный Мишель… со своими испанцами, — приподнявшись, зашептал он дрожащим голосом, который я вначале едва мог расслышать, — это он так постарался. Он схватил Марию… она убегала… бедная, трепещущая птичка… но они поймали ее… — его голос усилился: — Эти собаки!
— Куда они ушли? — спросил я резко. Он слабо покачал головой.
— Мишель Берр… этот подлый предатель… он обещал Марию мне… за помощь против вас… Я не хотел ей зла, Брео… Это он — жирный Мишель… привел испанцев в форт. — Он с трудом перевел дыхание и вынужден был остановиться, чтобы отдохнуть. — О, простите меня, Брео… я умираю и не хотел бы, чтобы вы меня ненавидели. Я с ума сошел от любви… ревновал ее к вам… О, да, она любит вас… она сказала мне об этом сегодня.
Он умолк и опустился на землю, но я снова поднял его.
— Я раскаиваюсь, что действовал против вас с таким… таким негодяем, как Мишель Берр, — продолжал он запинаясь, — но любил ее… так же, как и вы… Они напали на меня врасплох… и, пока я обнажил шпагу, они меня два раза проткнули. Я крикнул Марии, чтобы она спасалась бегством… но громадный черный испанец поймал ее раньше, чем она сделала шагов двадцать. Я сражался, как мог… их было восемь… а жирный Мишель стоял позади них и смеялся… этот дьявольский предатель! Я запятнал честь своего рода… благородного рода… — при этом слышна была печаль в его слабом голосе. — Я хотел бы, чтобы вы меня простили, Блэз де Брео… за несправедливость, которую…
Горячие слезы обожгли мои глаза; антипатия, которую я чувствовал к нему до сих пор, — к этому красивому, молодому человеку, умирающему в чужой стране, так далеко от своей родины, — исчезла из моей души. Я взял его окровавленную руку, пожал и кивнул головой: говорить я не мог — какой-то комок подкатил к горлу и душил меня. Он улыбнулся на мой кивок и слабо ответил на мое пожатие.
— Скажите Марии… что я хорошо умер! Он закрыл глаза, и я подумал, что уже наступил конец, как вдруг он снова открыл их.
— Позади вас, Брео! Защищайтесь! — закричал он с большим усилием. Красная струя хлынула изо рта, и он упал мертвым.
Обернувшись, я увидел бежавших ко мне людей; через минуту они бросились на меня. Я лежал под ними, отбиваясь, стараясь вытащить меч (шпага моя находилась в нескольких шагах от меня), но безуспешно.
Чья-то рука сильно нажала на мое плечо. Я приподнялся и, всадив зубы в ее кисть, почувствовал во рту вкус свежей соленой крови и услышал резкий крик одного из нападавших. Я сражался зубами, плечом, локтями, кулаками, но наши силы были неравны.
Одну или две минуты спустя я почувствовал тяжелый удар по голове, ослепительный блеск сверкнул перед моими глазами, затем наступил мрак забвения.
Очнувшись, я увидел, что все еще нахожусь на той небольшой поляне. Голова моя пылала, руки при попытке двинуть ими оказались связанными. Недалеко от меня лежало тело де Меррилака, наполовину скрытое листьями. Позади него небольшая группа испанцев, человек семь-восемь, играла в кости на разостланном на земле плаще; высокий дородный солдат со свирепым взглядом упражнялся моей шпагой. Я стал размышлять, насколько, конечно, мог в моем состоянии, о возможном выходе из того ужасного положения, в котором находился. Ноги мои были свободны, и я высчитал, что единственный способ — это медленно двигаться к кустарникам. Я надеялся перехитрить своих врагов, пользуясь превосходным знанием этой местности. Я стал двигать ногами с сугубой осторожностью и продвинулся на несколько дюймов в желанном направлении. Затем я полежал без движения: пылкие игроки, сидевшие на плаще, не обратили на меня внимания. Я повторил это несколько раз и дюйм за дюймом успешно приближался к цели. У меня появилась надежда на освобождение, но ей не суждено было осуществиться.
Внезапно раздался крик упражнявшегося в фехтовании солдата, и он побежал к тому месту, где я лежал: скоро к нему присоединился еще один, и они смотрели на меня, злобно скаля зубы. Я бросал яростные взгляды и думал, с какой бы быстротой эти наглые улыбки заменились бы другими, будь у меня свободны руки и в них — моя шпага. Через некоторое время высокий испанец опустился на землю и грубо поднял меня на ноги. Его товарищ пронзительно окрикнул игроков; те неохотно поднялись. Они поговорили о чем-то, чего я не понял, затем поместили меня между двумя из них, и мы направились вдоль берега реки к морю. Судя по положению солнца, было два часа после полудня, так что, очевидно, я недолго находился без сознания. Через полчаса ходьбы мы пришли на другую поляну, где и сделали привал.
Передо мною стоял Мишель Берр, резко. изменившийся, совершенно другой Мишель Берр! Исчезла его черная спущенная шляпа; исчезло смирение, которым он прикрывал свой злой нрав; исчезли полинявшие одежды; впрочем, ирония, как и всегда, язвительно сверкала из его единственного глаза. Блестящий шлем еще больше подчеркивал жестокие, сильные черты его лица, а узкие блестящие латы на его жирном теле неожиданно придавали ему воинственный вид. Холодная улыбка заменила приторно-вежливый смешок прежних времен. Некоторое время он молча смотрел на меня. Я осматривался кругом и увидел Марию,
