Соккала, где 'неомодернисткие потуги' 'Мыла' противопоставляются — сочувственно, со знаком плюс — 'мрачному натиску' соккаловского направления 'Навоза и слизи'. Конечно, они почти всё на свете перепутали: никаким соперничеством между 'Мылом' и Соккалом даже и не пахнет, а направление 'Н. и с.' существует исключительно в воображении Соккала. Я послал тебе тогда же несколько экземпляров журнала, но подтверждения не получил. Не дошли, наверно.
Позволь тебе представить несколько наших, так сказать, открытий. Это мы впервые опубликовали душераздирающий травелог Сары Баркет 'Сортиры Анапурны', равно как и роман Ролфа Кеппеля Зена 'Шарикоподшипник'. Оба произведения были затем подхвачены крупными нью-йоркскими издательствами, и с немалым успехом. Уверен, что хотя бы эти названия тебе знакомы, если даже книг ты не читал. (Должен, к сожалению, констатировать, что читателю приходится тщательно исследовать микроскопический шрифт страницы копирайтов, чтобы дознаться о нашей роли при извлечении на свет этих авторов, по правде говоря, жалких провинциалов и с манерами подстать.) Зеркальная поэзия Мириам Уильдеркамп тоже регулярно появлялась на наших страницах в те поры, когда другие даже не смотрели в ее сторону. Новейшее наше открытие — Дальберг Стинт, который, полагаю, скоро взметнет в литературе огромную волну. И все это вдобавок к собственным моим рассказам, обзорам, небольшим стихам на случай. Я издаю этот журнал, можно сказать, единолично вот уже семь лет. Все это время я перебарываю мертвящее равнодушие вокруг, прямо-таки с паундовской яростью[1] отстаивая хоть какие-никакие стандарты. И могу с гордостью отметить, что кое-что нам удалось встряхнуть, в положительном смысле этого слова.
Тем не менее очевидно, что предприятие, подобное 'Мылу', не может выжить на одной подписке. Мне приходилось отрывать несчетные часы от собственного творчества и обивать пороги с шапкою в руке ради частных и общественных пожертвований. Никогда их не хватало, и выживали мы только за счет того, что заимствовали средства из моих личных фондов. Мы с Джолли даже регулярно продавали выпечку в Университетском парке, и был период, когда нас это выручало, но с тех пор я лишился ее поддержки, не только ее пекарского дара, но и печатания на машинке и бухгалтерских услуг. Вот уже два года, как она переехала в Нью-Йорк, в Бруклин, изучать театральное искусство, несмотря на то, что прежде ни малейшего интереса к театральному искусству она не проявляла. Тем временем отношения мои со здешней 'творческой средой' совсем закисли, отчасти, возможно, потому, что рядом нет искрометной Джолли, которая умела вовремя меня окоротить. Есть у меня, что греха таить, эта страсть к вспышкам ненужной откровенности. Но корень-то проблемы, думаю, в том, что постепенно эти людишки сообразили, что я вовсе не собираюсь отдавать мое 'Мыло' под свалку для их посредственных поделок. Дело до того дошло, что наши 'Новости искусства' считают своим долгом регулярно перемывать 'Мылу' косточки, полоскать 'Мыло' в своем 'Ежемесячном обзоре', обзывая его то Шилом, то Сортирным мылом, то прочими неостроумными прозвищами. Уже по одному этому ты легко себе представишь, с чем нам тут приходится сталкиваться. Иной раз и позавидуешь тем, кто живет себе в Нью-Йорке.
При нынешней экономике — никсоновские ребята явно не в состоянии с ней сладить — лично мой доход сократился, прямо-таки съежился, а расходы вздулись. Если не предпринять решительных ходов, 'Мыло' обречено будет катиться под откос. И тут уж не спасет никакая выпечка. И вот, милый Марк, я подхожу к самой сути моего слишком путаного письма. Я наметил кое-что весьма значительное на грядущую весну. Планы пока эскизны, но мне уже видится некий симпозиум, плюс семинар, плюс отдых, плюс писательская колония этак в апреле, как раз когда появятся нарциссы. Моя идея — собрать первоклассные таланты со всей округи и свести их с платящей за билеты публикой для субботне-воскресных семинаров и лекций. Как ты знаешь, народ, посещающий подобные мероприятия, обыкновенно не сильно разбирается в том, кто есть кто в литературном мире (большинство, боюсь, не слыхивало о Честере Силле или о Мэри Коллингвуд, а кстати, оба обещали быть), так что было бы здорово заполучить хоть одну фигуру 'национального масштаба'. А должен тебе сказать, что после тарарама вокруг твоей 'Тайной жизни Эха' ты, безусловно, таковой фигурой как раз являешься! Ну так как? Приедешь? К звучному 'Да' ты, я надеюсь, присовокупишь яркие идеи для нашей программы, безусловно у тебя имеющиеся. Пока ничто еще не закреплено.
P. S. Ни я, ни журнал, к сожалению, не сумеем оплатить тебе твое пребывание и даже покрыть дорожные расходы. Мне очень неловко. Ты найдешь, однако, в моем доме уютное пристанище и, когда схлынут толпы, добрую компанию для полуночных бесед. Знаю, тебя не отпугнет, если я честно скажу, что рассчитываю на нелицеприятный разговор по поводу кое-каких твоих недавних опытов.
Пакость, пакость. Ложь, подхалимство, идиотство. Эти льстивые фразы. И как можно дойти до такой низости? А нужна-то мне всего-навсего дверца, чтоб уйти, удрать хотя бы на время от этого мира. В детстве бывало — спрячусь в большой кладовке при родительской спальне, свернусь калачиком в темноте, запах нафталина лезет в нос, на буграх сижу, а это мамины туфли.
Вот уже семь месяцев, как я от вас не получал арендной платы. Дважды я посылал вам вежливые уведомления. В них не говорилось о расторжении контракта, не содержалось сердитых слов, никто вам не угрожал принятием законных мер и грубым выдворением. В свете всего этого вы легко можете себе представить мое удивление, когда сегодня утром я вскрыл ваш конверт и выпал из него вовсе не чек, отнюдь не денежный перевод. Нет, то, что выпорхнуло на пол, был ваш поразительный ответ. Мадам, позвольте мне припомнить обстоятельства наших прений, когда вы пришли ко мне пять месяцев тому назад, уже при двухмесячном сроке своей задолженности. Вы были расстроены, вы были даже, можно сказать, убиты, а поскольку я не Скрудж и бессердечно не деру три шкуры со своих арендаторов, я не оставил вас на пороге под дождем, я пригласил вас в дом, я предложил вам сесть. Все стулья были заняты моими бумагами и книгами, и мы вынуждены были разделить тот краешек тахты, который был еще свободен. Вы промокли, вы тряслись от холода. Я принес вам стаканчик мартини и немного орешков. Я терпеливо выслушал рассказ о несчастном случае, постигшем вашего супруга при пользовании электроблендером, и о связанных с ним медицинских расходах, как и рассказ о несправедливом аресте вашего сына и связанных с ним юридических расходах. Растроганный, я произносил сочувственные банальности, обычные в подобных обстоятельствах. Однако, прося вас не беспокоиться, мог ли я хотя бы отдаленно себе представить, что вы это примете за разрешение впредь и вовеки жить на квартире у меня бесплатно! Что же до вашего нынешнего письма, я решительно не постигаю смысла вашего утверждения, что, если я стану настаивать на покрытии задолженности, вы будете 'вынуждены все рассказать супругу'. Рассказать супругу — но что?? Что законный хозяин дома, в котором вы проживаете, хотел бы получить скромную плату? И что вы хотите сказать своей фразой 'если вы пожелаете снова меня увидеть'? На что это вы намекаете? Вы плакали. Вы сидели на
Благодарим за то, что предоставили нам лестную возможность ознакомиться с вашей рукописью. После долгих размышлений мы, к сожалению, сочли, что в настоящее время не сможем ее
