Я манипулятор.
Иногда к этому я добавляю роль маленькой девочки. Я знаю, что никто не посмеет обидеть маленького ребенка, и этим пытаюсь закрыться и защититься от других людей, от опасностей и трудностей жизни.
Я также манипулировала людьми, делая вид, что смущена и не понимаю, что происходит, если ситуация угрожала мне. Как можно достучаться до человека, который не понимает, о чем вы говорите? С этим тесно связано и то, что я больше развивалась в интеллектуальном плане, нежели в чувственном. Чаще всего я общалась с такими же интеллектуалами, и поэтому чувствовала себя более комфортно на этом уровне взаимодействия. Благодаря такому интеллектуализму и своей непонятливости я эффективно удерживала людей на расстоянии от себя и возвела вокруг себя стену, защищаясь от близости с другими людьми и не позволяя другим людям сближаться с собой. Я была Калькулятором.
Такая защита оказалась настолько эффективной, что даже во время терапии другие члены группы колебались, критиковать ли меня за боязнь обидеться или выйти из ситуации (еще один из моих приемов манипулирования). Я уходила из группы, когда она становилась слишком опасной для меня или принималась защищаться. Поэтому окружающие, чтобы удержать меня от этого, никогда не критиковали с полной силой, и я могла держать их под контролем. Я даже применяла свои методы к терапевту, пытаясь манипулировать им таким образом, чтобы именно он говорил большую часть времени и чтобы он говорил мне, что делать, а не я брала на себя ответственность за свои решения и поступки.
Теперь я становлюсь более самоактуализирующей и осознаю, что делаю. Здесь, возможно, опять вылезает мой интеллектуализм, но мне необходимо знать и понимать, что я делаю, прежде чем я смогу измениться. Я уже отказываюсь от роли ребенка: я задаю вопросы и раскрываю себя перед другими более честно и полно, а не так, чтобы создать наиболее благоприятное впечатление. Я начинаю понимать, что знание всего и неизменная правота не приводит к сближению с людьми. Это сложно, но я допускаю неудачи и вступаю в дискуссии и разговоры на те темы, о которых знаю мало, но не претендую на полную информированность. Допуская свою слабость и ограниченность, мне легче принимать себя и тот факт, что я не совершенство. Это, в свою очередь, дает мне более правдивое и реальное впечатление о себе и позволяет мне более полно использовать те способности, которыми я обладаю. Принимая свой страх, я становлюсь на путь его преодоления конструктивными и здоровыми методами.
Я больше актуализирую, задавая людям вопросы, касающиеся моих взаимоотношений с ними, и не молчу, чтобы не задевать своих чувств. Я также говорю людям, что думаю и чувствую, не приукрашивая свои слова тем, что «следует» говорить или что «мило», даже если это неправда. Я считаю, что такое поведение не оказывает отрицательного воздействия на мои отношения с другими; фактически оно даже укрепляет мою дружбу с ними и делает ее значительнее.
Я знаю, что мне еще далеко до полноценного функционирования. Но когда я вижу свой прогресс, это ободряет меня и я все более способна брать на себя ответственность. Я становлюсь актуализатором.
Я манипулятор. Чтобы признаться в этом, я призвал всю свою честность. Обычно исповедь — дело прихожанина, а не проповедника. Чтобы признать слабость, сомнения, смущение и особенно моральные провалы, нужно лишить священнослужителей тех нимбов, которыми слишком уже необоснованно увенчаны их головы.
Тем не менее, хотя это совершенно мне не свойственно, я признаю, что я человек. Более того, как человек, я столкнулся с одной из вечных проблем человечества — манипулированием. Мои взаимоотношения с другими часто характеризуются обманом, неосознанностью, контролем и цинизмом. Это не всегда преднамеренно и, уж конечно, это не проявления хитрости — манипулирование в большинстве случаев происходит на бессознательном уровне.
Манипуляции возникают так естественно. Слово «совершенство», несмотря на то, что оно не произносится, является лейтмотивом обращения ко мне как священников, так и мирян. Я гордился собой, думая, что сломал церковные стереотипы, потому что одевался не так, как одевались все священники, ездил не на таких машинах, на каких ездили они, встречался не с такими девушками, с какими встречались они, и женился не на такой, на каких обычно женятся они (знаете, такие типичные жены проповедников). И все же на самом деле я не ломал никаких шаблонов, и не сломал их до сих пор. Я все еще пытаюсь исполнять роль морального авторитета и Судьи.
У меня это неплохо получалось, по крайней мере я так думал. Та работа, которую я выполнял в каждом приходе, 'представителями власти' оценивалась положительно, да и прихожане были всегда очень довольны. Но в этом успехе я терял самого себя. Лишь в последние два или три года я пытаюсь допустить, что то одиночество и тревогу, пустоту и отчаяние, которые я видел в других, лишь отражали то, что переживал я сам. Это признание пришло ко мне постепенно и доставило мне много страданий. Тот, кого считали духовно совершенным, примером в жизни, не может с легкостью отказаться от этой приятной иллюзии. Моя ревностная и неукротимая преданность своей профессии священника заменяла признание моей зависимости от других и потребности в них.
Мои взаимоотношения с женой были (и до какой-то степени до сих пор остаются) манипулятивными. Она воспринимает меня как Великого Диктатора, а не как тюфяка, как следовало бы, и я поддерживал в ней эту иллюзию. В моей жизни было много сфер, в которые ей не позволялось проникать, и в этом заключались две огромные ошибки. Во-первых, я не желал раскрывать перед ней свою душу и допускать свою моральную неустойчивость. Во-вторых, я не давал ей привилегии быть собой, потому что воспринимал ее как существо, которое я должен был защищать. В качестве Защитника я сделал ее сверхзависимой и таким образом имел возможность держать ее под контролем. Хотя она и способна к глубоким чувствам, я уверен, что задавил ее чувствительность. Она, в свою очередь, чтобы доставить мне удовольствие, притворялась такой, какой она никогда не была и не могла быть. Изо всех сил стараясь не обидеть ее, я обижал ее очень сильно.
Церковь стала для меня прибежищем. Я упорно отстаивал моральные требования в ущерб личности и под страхом признания собственных искушений и сомнительных чувств. Я стал работать «богом», которому я ежедневно при носил жертвы и прикрываясь которым мог отдыхать от своей семьи, реального мира и самого себя.
Я родился в бедной и необразованной семье, то есть происхожу из 'культурно депривированных' слоев общества, поэтому мои амбиции к достижению завышены. Тот факт, что, несмотря на незаконченное среднее образование, я получил две академические степени, побудило меня испытать себя. В результате меня замучило чувство вины за 'порочные желания'. Эта вина часто доводила меня до отчаяния, когда я пытался связать желание действительно служить священником и навязчивое стремление добиться роста карьеры.
Постепенно я начинаю принимать существующие во мне противоположности как собственную личность. У меня есть гордость, но я смирен. Я эгоист, и я альтруист. Я притязателен, но зависим. Я люблю, и я ненавижу. Я восхищаюсь и презираю. Я слабый и сильный. Я доверяю себе, и все же очень склонен к соперничеству. Как часто мне приходилось испытывать чувство вины из-за какого-то неосознаваемого источника осуждения за мои амбиции! Как много радости от достижения я потерял из-за того, что достижение было вплетено в мою глобальную программу профессионального успеха.
Но жизненная игра теперь стала для меня важнее. Более того, на первое место вышла моя вера в себя, понимание потребности в самовыражении, радость от общения с людьми, зависимость от других. Иногда доминирует желание победить в этой игре, и тогда я срываюсь на жене, детях и прихожанах, но постепенно важность выигрыша в традиционной профессиональной интерпретации снижается, а важность быть человеком — мужем и отцом, а затем священником — растет.
Я — загадка и тайна, манипулятор и актуализатор. Долгое время я пытался быть кем-то: Священником Джоном К. Теперь меня вдохновили слова Бубера: 'В грядущей жизни меня не спросят, почему я не был Моисеем. Меня спросят: 'Почему ты не был Мартином Бубером?'' Так и меня не спросят: 'Почему ты не был Священником Джоном К.?', — меня спросят: 'Джон К., почему ты не был?' Мой вариант продолжения этого диалога: 'Я манипулятор; я становлюсь актуализатором'.
Доктор Карл Роджерс как-то сказал, что читатели всегда стремятся узнать что-нибудь об авторе. По его словам, самое личное — это самое распространенное: оказывается, что те чувства, которые многие из нас считают самыми приватными, самыми личными, точно так же переживаются другими. Сидней Джерард
