У порога он потоптался, отряхивая снег, затем открыл дверь и увидел Шоше. Комната показалась ему райским уголком. Печка блистала свежей побелкой, субботние свечи ярко горели в медных подсвечниках. Запахи субботнего ужина смешивались с ароматами из запечатанной духовки. Шоше сидела на скамье, поджидая мужа, и щеки ее сияли свежестью, как у юной девушки. Шмуль-Лейбеле поздравил ее с субботой, и она, в свою очередь, пожелала ему, чтобы весь год у него был удачным. Он начал напевать 'Мир вам, добрые ангелы…' Распрощавшись с ангелами, незримо сопровождающими каждого еврея при выходе из синагоги, он прочел 'Женщина, достойная похвал'. Как глубоко ощущал он смысл каждого слова! В будни он часто читал это славословие на идише, и каждый раз заново поражался, как удивительно оно подходит Шоше.
Шоше понимала, что эти священные слова произносятся в ее честь, и думала про себя: 'За что только мне, простой женщине, сироте, такая благодать от Господа, такой преданный муж, возносящий мне хвалу на святом языке!'
В течение дня они ели очень мало, чтобы нагулять аппетит к субботней трапезе. Шмуль-Лейбеле благословил изюмное вино и подал Шоше бокал. Потом оба ополоснули пальцы в жестяном ковшике и вытерли руки одним полотенцем, каждый со своего конца. Шмуль-Лейбеле взял субботнюю халу и отрезал два ломтя, себе и жене.
Он тут же провозгласил, что хлеб выпекся отлично, и она засмеялась:
— Ну тебя, ты каждую субботу это говоришь.
— Но ведь это правда, — ответил он.
Нелегко было достать рыбу в разгар морозной зимы, но Шоше удалось купить небольшой кусок щуки. Она порубила ее с луком, добавила яйцо, соль, перец, и сварила с морковью и петрушкой. У Шмуля-Лейбеле аж дух занялся, когда он попробовал рыбу, так что пришлось выпить рюмку водки. Он приступил к застольным песнопениям, Шоше тихонько вторила ему. На столе появился куриный суп с лапшой, кружочки жира сверкали на его поверхности, как золотые дукаты. Между супом и вторым Шмуль-Лейбеле снова пропел субботнее песнопение. Гуси зимой дешевы, и Шоше дала мужу обе гусиные ножки, пусть ест досыта. После десерта Шмуль-Лейбеле в последний раз ополоснул пальцы и прочел благодарственную молитву. Дойдя до слов: 'И дабы не нуждались мы ни в дарах людских, ни в ссудах', он возвел очи горе и потряс сжатыми кулаками. Он всегда жарко молил Господа о счастье зарабатывать себе на хлеб и не нуждаться, Боже упаси, ни в чьей благотворительности.
Закончив благодарственную молитву, он прочел главу из Мишны и разные другие молитвы из своего толстого молитвенника. Затем он принялся за еженедельный отрывок из Пятикнижия, прочитав его дважды на иврите и один раз на арамейском языке.[122] Шмуль-Лейбеле отчетливо выговаривал каждое слово и следил за тем, чтобы не делать ошибок в трудных арамейских оборотах. Дойдя до последнего абзаца, он стал зевать так, что слезы выступили у него на глазах. Страшная усталость навалилась на него. Веки опускались сами собой, он то и дело задремывал между фразами. Заметив это, Шоше вынула чистые простыни и постелила ему на лавке, а себе на кровати с периной. Шмуль-Лейбеле с трудом произнес последнюю молитву перед сном и начал раздеваться. Растянувшись на лавке, он проговорил: 'С праздником тебя, моя благочестивая женушка. Как я устал…', повернулся к стенке и тут же захрапел.
Шоше посидела еще немного, глядя на субботние свечи, начинавшие уже дымить и мигать. Прежде чем лечь в постель, она поставила кувшин с водой и тазик у изголовья Шмуля-Лейбеле, чтобы ему было чем умыться утром. После этого она тоже легла и уснула.
Проспали они час или два, а может быть, и три — какое это, в конце концов, имеет значение? — как вдруг Шоше услыхала, что Шмуль-Лейбеле шепотом зовет ее. Она приоткрыла один глаз и спросила:
— Что случилось?
— Чиста[123] ли ты? — пробормотал он.
Она немного подумала и ответила:
— Да.
Он встал, подошел к кровати и лег с нею рядом. Его пробудило ото сна плотское желание. Сердце его сильно колотилось, кровь быстро текла по жилам. Чресла его отяжелели. Его первым побуждением было взять жену немедленно, но он вспомнил, что закон требует от мужчины сначала ласково поговорить с женщиной, и он стал шептать ей о своей любви и о том, что это их любовное объятие, быть может, даст им сына.
— А на девочку ты не согласен? — упрекнула его Шоше, на что Шмуль-Лейбеле ответил:
— Кого бы Господь ни послал милостью своей, тому бы я и порадовался.
— Боюсь я, что мое время миновало, — со вздохом сказала Шоше.
— Почему же? — сказал Шмуль-Лейбеле, — Праматерь наша Сарра [124] была старше тебя.
— Разве я могу сравнивать себя с Саррой? Куда бы лучше, если б ты со мной развелся и женился на другой. Он остановил ее, закрыв ей рот рукой.
— Даже если бы я знал, что с другой мог бы породить все двенадцать колен Израилевых,[125] я и то бы тебя не покинул. Я другую женщину на твоем месте и представить не могу. Ты — зеница ока моего.
— А что, если я умру?
— Боже сохрани! Я просто погибну от тоски. И нас похоронят в один день.
— Не говори так, это богохульство. Я тебе желаю прожить, пока мои кости не рассыпятся в прах. Ты мужчина. Ты найдешь себе другую. А я, что бы я делала без тебя?
Шмуль-Лейбеле хотел ответить, но она закрыла ему рот поцелуем. И тогда он повернулся к ней. Шмуль-Лейбеле любил тело своей жены. Каждый раз, когда она отдавалась ему, это потрясало его как чудо. Возможно ли, думал он, что ему, Шмулю-Лейбеле, досталось в полное владение такое сокровище? Он знал закон — человеку не следовало предаваться плотской похоти ради удовольствия. Но где-то в Священном Писании он читал, что мужчине дозволяется целовать и ласкать жену, с которой он сочетался браком по всем законам Моисеевым и Израилевым, и теперь он ласкал ее лицо, шею и грудь. Шоше заметила ему, что это легкомыслие. Он ответил:
— Ну, так пусть меня вздернут на дыбу. Самые святые люди тоже любили своих жен.
Тем не менее, он дал себе слово сходить утром в микву, прочесть несколько псалмов и пожертвовать деньги на бедных. Поскольку Шоше тоже любила его и ей приятны были его ласки, она позволила ему делать все, что он хочет.
Удовлетворив желание, Шмуль-Лейбеле хотел вернуться к себе в постель, но его одолевала тягучая сонливость. В висках ломило. У Шоше тоже болела голова. Она сказала:
— Мне кажется, в духовке что-то горит. Не открыть ли дымоход?
— Да нет, тебе чудится. Только холоду напустишь.
И так велика была его усталость, что он тут же уснул, и она тоже.
В эту ночь Шмуль-Лейбеле увидел странный сон. Ему приснилось, что он умер. Братья из похоронного общества пришли в дом, подняли его, зажгли в изголовье свечи, открыли окна и прочли молитву примирения с Господней волей. Затем они обмыли тело и на носилках отнесли на кладбище. Там его похоронили, и могильщик произнес над ним каддиш.
'Как странно, — подумал он, — что я не слышу жалобных воплей Шоше, ее мольбы о прощении. Неужели она так быстро утешилась? Или наоборот, не дай Боже, совсем убита горем?'
Он хотел позвать ее, но не смог. Попытался вырваться из могилы, но мышцы не повиновались ему. И вдруг он проснулся.
'Какой ужасный сон! — подумал Шмуль-Лейбеле. — Надеюсь, от него не будет дурных последствий'.
В этот момент проснулась и Шоше. Когда муж рассказал ей свой сон, она немного помолчала. Потом проговорила:
— Горе мне. Я видела точно такой же сон.
— Да? И ты тоже? — испуганно спросил Шмуль-Лейбеле. — Как неприятно.
Он попытался встать, но не смог. Силы полностью покинули его. Он хотел проверить, не настало ли утро, глянул в сторону окна, но ничего не увидел. Всюду простиралась тьма. Шмуль-Лейбеле напряг слух. В
