исчезали с другой стороны, за вершиной Эноса, почти всегда в одном и том же направлении.
— Это наши освободители, — говорила своим ученикам Катерина Париотис, глядя в окно и показывая на летящие самолеты. — Не забудьте: придет день, когда те, что летят там, в вышине, придут и нас освободят.
Но ей самой не верилось, что освобождение придет после того, как между англичанами и итальянцами разыграется настоящая битва; слишком он мягок и податлив, остров Кефаллиния, чтобы вынести тяготы войны. Итальянцы спустились с неба, высадились с моря без единого выстрела. «Точно так же они и уйдут» — размышляла Катерина, глядя на удалявшиеся бомбардировщики.
Как именно это произойдет, она не знала. Но была уверена, что однажды утром радио сообщит о капитуляции. Диктор скажет: союзники выиграли войну, итальянцы и немцы сложили оружие. И она у себя в школе опять сможет преподавать отечественную историю и родной язык.
— Кириа, мы правда должны ненавидеть итальянцев?
— Правда, но кто тебе об этом сказал?
— Мы должны их ненавидеть, даже если они дают нам хлеб?
— Мы всегда должны их ненавидеть.
Должны, даже если они дают хлеб и мясные консервы, если по ночам на затемненных улицах Аргостолиона поют песни о любви и если по дороге в школу дети видят их с мотыгой в руках на огородах и в виноградниках вместо ушедших на войну старших братьев и отцов. Их надо было ненавидеть потому, что это они затеяли войну. Не для того ей покупали — давно, еще в детстве, — железную кроватку с изображением божьей матери у изголовья, чтобы теперь спал на ней какой-то чужой человек по имени Альдо Пульизи. Их надо было ненавидеть за это и за многое другое, чего дети еще не могли попять.
— Мы должны их ненавидеть молча, — твердила Катерина Париотис.
В полдень школу закрывали, ребята с веселым гомоном стайками разбегались по мощенным плитками улочкам. Катерине, чтобы добраться до дома, — она жила в другом конце города, у дороги, которая вела к мысу Святого Феодора, — надо было пройти площадь Валианос или добираться кружным путем, по крутой горной тропинке. Она пересекала площадь быстрым шагом, не поворачивая головы, натянутая как струна, устремив суровый взгляд вперед; ей не хотелось видеть итальянских офицеров, аргостолионских девиц, всех этих людей, проводивших время с итальянцами. В этот час вся эта публика была там, на площади. Две сестры Карамалли ходили из магазина в магазин или разглядывали витрины. Фотограф Паскуале Лачерба сидел в кругу своих соотечественников и о чем-то разглагольствовал, размахивая руками, точно заводная кукла. За столиками кафе сидели четыре-пять гарнизонных проституток, тоже итальянки. Сидели, заложив ногу на ногу, выставив напоказ свои прелести, как будто в этом еще была нужда, курили, смеялись и пили из высоких стаканов узо с водой. Ярко накрашенные, с вытравленными перекисью волосами, они походили на дешевых кукол из соломы.
Среди них обычно сидел и капитан Альдо Пульизи. Завидев Катерину Париотис, он приподнимался и слегка кланялся в ее сторону, но она ускоряла шаг, чуть не бежала, чтобы укрыться от взглядов этих людей, от взглядов, которые она ощущала на себе физически, — ей казалось, ее раздевают, осмеивают.
— Красотка учительница, — говорил кто-нибудь из офицеров.
Какое-то время они молча провожали ее загоревшимися глазами, следили за каждым движением ее проворной фигурки в розовом ситцевом платье. Освещенная ярким солнцем, она летела стрелой и исчезала в эвкалиптовой аллее.
— Запретная зона, — комментировал другой.
Альдо Пульизи протестовал.
— Нет, нет, — спешил заверить он, — ручаюсь, она хорошая девушка.
Офицеры принимались хохотать. Вставляли свое словцо и девицы; не потому, что было задето их самолюбие, а просто так, из желания позубоскалить.
— Вы только его послушайте… А мы, что, не хорошие девушки? — возмущались они, тараща густо подведенные глаза.
Спору нет, они тоже были хорошими девушками, несли свою службу. Каждое утро спозаранку садились на грузовик и весь день мотались по горам по долам, обслуживая воинские части. Домой возвращались только к вечеру, расходились по комнатам виллы измученные, с ломотой в костях. Лежали и смотрели через распахнутые окна на испещренное звездами небо, пока наконец не забывались тяжелым сном. Но долгожданный отдых длился недолго. На лестнице раздавался голос синьоры Нины:
— Пожалуйста, барышни, пора вниз!
Внизу, в гостиной, освещенной лампой с оранжевым абажуром, ждали другие солдаты.
— Разве мы не защищаем отечество? — спрашивала Адриана, сидя в кафе на площади Валианос.
Остров жил тихой деревенской жизнью, война продолжалась только для них. Так же, как это было в Африке и во всех прочих местах, куда их возили.
«Дорогая Амалия, — писал Альдо Пульизи жене, — если бы не тягостное одиночество и не тоска по дому, мы бы чувствовали себя совсем как в отпуске. Остров Кефаллиния в это время года очень красив. Но что толку? С кем наслаждаться этой красотой? Подчас она теряет всякий смысл и даже наводит тоску. Кефаллиния мне представляется иногда совсем не такой, какова она в действительности, а заброшенной, мрачной, чем-то вроде места ссылки, и я спрашиваю себя: когда же нас отсюда выпустят?»
— Да, я — итальянец, разыскиваю земляка-фотографа по имени Паскуале Лачерба; он живет в Аргостолионе, на улице принца Пьемонтского, дом номер три.
— Какого принца?
— Ах, извините. Вероятнее всего, эта улица теперь переименована. Именем принца Пьемонтского она называлась во время войны.
— Теперь это, наверное, улица принца Константина. Я здешний, но названия улиц не помню, А ведь работаю шофером. Смешно, правда?
— Со мной это тоже случается.
— А вы, позвольте полюбопытствовать, из какого города будете?
— Из Милана.
— И, если я не ослышался, разыскиваете какого-то фотографа?
— Да, его зовут Паскуале Лачерба.
— Паскуале Лачерба. Мне это имя как будто знакомо.
— Улица принца Константина, дом номер три.
— Если, конечно, его не пристукнуло во время землетрясения. Когда вы видели его в последний раз?
— По правде говоря, я его никогда не видел.
— Никогда не видели? Вероятно, он действительно погиб во время землетрясения.
— Я еще должен разыскать некую Катерину Париотис.
— Катерину, как вы сказали?
— Катерину Париотис.
— Нет, никогда не слышал. Как она выглядит? Или вы ее тоже никогда в жизни не видели?
— Никогда.
— Понимаю: у них родственники в Италии, которые поручили вам что-то им сообщить. Так?
— Примерно так.
— Я сразу сообразил. Но эта Катерина Париотис — гречанка или итальянка? Или, может, итальянка замужем за греком?
— Право, не знаю.
— Должно быть, вы сообщите им хорошие вести, если, конечно, застанете в живых.
— Да, неплохие.
— Рад за них. Послушайте, а что вы скажете насчет того, как я говорю по-итальянски?
— Вы отлично говорите по-итальянски.
— Меня зовут Сандрино. Если я вам понадоблюсь, вы можете найти меня в порту.
— Сандрино.
— Если захотите осмотреть остров, пожалуйста: у меня есть машина, легковой студебекер. Утром и
