вечером я работаю водителем на этом автобусе — он курсирует между Аргостолионом и Сами, — а днем таксистом. Вы всегда можете найти меня либо в порту, либо у одного из рынков, либо на площади Валианос. Если пожелаете проехаться по острову на студебекере, спросите меня, то есть Сандрино. Я возьму недорого.
— Договорились, я вас разыщу.
— За триста драхм объедем с вами всю Кефаллинию из конца в конец.
— Ответьте мне на один вопрос.
— Пожалуйста.
— Вы грек?
— Я знал, что вы меня об этом спросите. Наполовину итальянец, наполовину грек. Двадцать лет, как я сюда приехал рыбачить с Сицилии. Да так и застрял в этих местах.
— После войны?
— Да, после войны.
— А почему застрял? Из-за женщины?
— Что вы, нет. Остался — и все тут.
Чтобы слышать друг друга, нам приходилось кричать, потому что паломницы и попы, которые тоже сели в этот автобус, снова запели. Автобус был маленький и походил на жестяную коробку; встречный ветер, врываясь в открытые окна, отбрасывал назад выцветшие занавески. Но несмотря на сквозняк, в автобусе пахло юбками и бородами. К голосам паломниц примешивались рокот мотора, который, казалось, вот-вот закипит на крутом подъеме, скрип расшатанного кузова, шуршание покрышек по укатанной дороге. Я сел в сторонке, поближе к водителю, чтобы на меня не давила эта орущая черная масса православных молельщиц. Впереди, освещенные желтым светом фар, мелькали куски гор, по обочине слева — оливковые деревья, справа — обрывы, перила мостов, придорожные столбики. Дороги поднималась вверх, куда-то к просветлевшему небу, усеянному звездами, которые плясали на ветровом стекле. Оборачиваясь, я видел разинутые рты паломниц, красневшие на фоне черных платков, и белую обнаженную грудь цыганки. Она сидела позади меня с ребенком на руках; глаза ее мерцали в полутьме, распущенные волосы развевались на ветру.
Я смотрел в окно, вглядывался в темноту и думал: отец, чтобы добраться со своей батареей до Аргостолиона, непременно должен был проделать тот же путь.
И представил себе, как по этой самой дороге, мимо развесистых оливковых деревьев, задевавших высокие борта, по тем же мостам, мимо тех же придорожных столбиков шла с погашенными фарами колонна машин марки «Спа». Прильнув к окну, я дышал ночным воздухом Кефаллинии и думал о том, что и отец вдыхал эти запахи — запах леса и терпкий запах земли с примешивающимся к ним мягким ароматом моря, дыхание которого я продолжал чувствовать, хотя оно осталось далеко позади. Присутствие моря чудилось мне во всем, что меня окружало.
На вершине горы автобус остановился; паломницы и попы, подхватив свои узлы и чемоданы, громко переговариваясь, вышли; похожие на птичьи крылья, черные юбки метнулись в свете фар и удалились в сторону темневшей неподалеку громады монастыря святого Эразма. Автобус опустел; осталась только сидевшая позади меня цыганка (она смотрела на меня холодными глазами) и двое молодых людей на заднем сиденье — должно быть, деревенские парни, вырядившиеся в праздничные костюмы. Мы ринулись вниз с приглушенным мотором, держа курс на огни Аргостолиона, то появлявшиеся, то исчезавшие на поворотах. Вот они все ближе и ближе, все ярче и ярче… Вскоре я различил мост через бухту — я уже знал о существовании этой серой полоски цемента, переброшенной через темное зеркало моря. Но город за частой изгородью фонарей разглядеть было трудно: они горели вдоль всего берега, отражаясь в неподвижной воде. Выше, на горе, светилось лишь несколько одиночных фонарей. Глядя на Аргостолион из окна автобуса, можно было подумать, что весь город состоит из одного ряда низких домов, стоящих вдоль берега окнами на море.
Зрелище отнюдь не впечатляющее. Напротив, было в нем что-то глубоко провинциальное. А я-то вообразил себе нивесть что! Впрочем, неудивительно: мне об этом городе столько рассказывали, я видел его на стольких иллюстрациях…
И все-таки я был взволнован, хотя и не хотел себе в этом сознаться.
Водитель, подмигнув мне, повторил еще раз:
— Так не забудьте: меня зовут Сандрино!
Глава вторая
1
Тем, кто приехал сюда, как Адриана и ее товарки, после семимесячного пребывания в Африке, Аргостолион казался настоящим городом. Тут было все: оживленные улицы, многоголосый шум толпы; работали кафе, выставлявшие на тротуары свои столики, сверкали на солнце витрины магазинов; на перекрестках по знаку регулировщика из военной полиции надо было останавливаться. После семи месяцев, проведенных в плоской мраморно-серой пустыне, в тыловых бараках и среди пушек, Адриана и ее товарки, высадившись в аргостолионском порту, устало огляделись вокруг и залюбовались оливковыми и сосновыми рощами, темневшими на вершине холма, за зеленовато-золотистыми крышами и колокольнями.
— Ну, что скажете, девочки? — спросила Адриана. Она стояла с соломенной сумкой через плечо, широко расставив длинные худые ноги, точно солдат на посту. — Не кажется ли вам, что это местечко подходит нам как нельзя лучше?
Их устроили на пустующей Вилле. Признаться, далековато: по другую сторону залива, как раз напротив города, За домом возвышалась гора, впереди раскинулся сад. Проезжая по шоссе, ведущее на Ликсури, можно было увидеть лишь верхний этаж и крышу: бледно-голубой фасад Виллы с выцветшими зелеными ставнями скрывала густая листва агав и высокая каменная ограда.
На несколько дней девушкам предоставили полный отдых, чтобы они немного осмотрелись и пришли в себя.
Утром они садились в расхлябанный тарантас, и бывший матрос, по имени Матиас, вез их по длинному мосту в город.
Тарантас и оживленно болтавшие девицы с трепетавшими на ветру раскрытыми, точно чашечки цветов, зонтиками отражались в морской глади. Матиас, сидя высоко на облучке, мерно покачивал головой в такт лошадиному шагу.
После обеда они запирались у себя в комнатах; спасаясь от зноя, закрывали ставни, ложились на свои койки больничного образца, читали, потягивали некрепкий холодный кофе или же опускались вниз, в гостиную, и, не включая радио, играли в карты.
Через щели ставень было видно море; сверкающее и неподвижное, оно слепило глаза; виднелась изогнутая линия берега, порт, военные суда на приколе. Часто на каменистом пляже, напротив Виллы, появлялась группа солдат. Они прибегали сюда, словно ватага мальчишек после школы; громко переговариваясь, поспешно сбрасывали с себя одежду и, оставшись в одних трусах, шлепая по воде руками, бросались в море; вокруг вздымалось облако золотистых брызг.
Но никому из девушек не хотелось на них смотреть: мужчины, и особенности солдаты, им опостылели. А если какая-нибудь и задерживалась на секунду у окна, то лишь от нечего делать, не зная куда себя девать в перерыве между двумя партиями в карты: то ли почитать старую газету, то ли выпить скверного кофе. Глазеть, как купаются солдаты, было не более интересным, чем лежать на спине и смотреть в потолок.
Бывали дни, когда Адриана предавалась этому занятию часами: лежала, уставившись на красивый нежно-розовый потолок своей комнаты. По углам ниспадали гирлянды каких-то незнакомых ей лесных цветов; возможно, такие цветы росли где-нибудь в глубине острова, она все пыталась отгадать их название.
