— Ты будто можешь? — буркнул Клим.
— Я-то? Запросто! Случая просто не было. У меня знакомые девчата все почему-то без переживаний. Ну, и потом, конечно, любви у меня нет, — со вздохом сказал Сенька и покровительственным тоном закончил: — Ладно уж. Ты-то хоть сам не переживай. Забот мне с вами, ей-богу… Который час-то?
— Восьмой.
— Ну вот. Пока соберемся, в магазин зайдем, как раз к девяти и приедем. Лида-то будет?
— Должна быть.
…Ребята пришли в общежитие целой компанией. Человек шесть. Карманы у них подозрительно оттопыривались. Из одного предательски выглядывала бутылочная головка. Сенька Долинин тащил под мышкой баян.
Комендант Прасковья Ивановна строго оглядела веселую компанию.
— Не пущу, — объявила она. — Поворачивайте, кавалеры!
— Так мы же на день рождения, — возразил Женя Осокин. — К Тоне Осиповой.
— Ну и что? По инструкции в женское общежитие не велено мужчин пускать, — сурово ответила Прасковья Ивановна. — И еще вон вино несете.
— Все строго рассчитано, — не сдавался Женя, поняв, что отрицать сам факт в целом уже невозможно. — По сто двадцать пять граммов на человека. Только для веселья.
— И даже не говори. Сказала — все. Идите от греха подальше. А еще комсомол… еще это самое… секретарь! — возмущенно закончила Прасковья Ивановна.
— Позвольте, — неожиданно выступил вперед Сенька. — Один вопрос. Ясности что-то не вижу. — Он торжественно вытянул из кармана бутылку с вином. — Это — государственное изделие или частное? Прошу прочитать вот здесь. — Он ткнул пальцем в бутылочную этикетку.
— Читай сам. А мне это ни к чему.
— Извиняюсь. Второй вопрос. Если так, то зачем выпускают? Пятна сводить, компрессы ставить или, скажем, к примеру, пить?
— С умом пить надо. А ваш брат…
— Еще раз извиняюсь. Но вы меня, к примеру, пьяным когда-нибудь видели?
— Я тебя, слава богу, вообще первый раз вижу. А посторонним…
— Ну вот! — радостно объявил Сенька. — А уже оскорбляете. Нехорошо, мамаша. Теперь так. Есть предложение. — Он вынул из кармана комсомольский билет. — Братцы, покажите свои документы этому товарищу. Если мы к двенадцати часам ночи не сможем уйти в силу своего нетрезвого состояния, — все! Звоните завтра в райком. Пусть там нам голову оторвут! Пусть…
Предложение было принято с восторгом, и ребята полезли в карманы.
Прасковья Ивановна растерялась от такого неожиданного оборота разговора.
В этот решающий момент подоспели девушки.
— Прасковья Ивановна, дорогая, милая! — взмолилась Аня. — Ведь день рождения у нас! Ну, подумайте! Если бы у мамы с папой жили… А то тут живем. И вы у нас как будто мать общая. Как же не повеселиться раз в году? Ну, разрешите… Честное слово, все будет в порядке!..
…Вечер удался на славу. Гвоздем ужина оказался Лидочкин винегрет. Смущаясь, поставила она его на стол. Громадное блюдо было любовно украшено.
— Вот, ее рук дело, — торжественно объявила Аня, указав на Лидочку. — Мастерица наша!
— Чудо! — воскликнул Сенька. — На грани фантастики! Заказываю мне на свадьбу точно такой же!
— А что? На такие дела тоже талант надо иметь, — рассудительно произнес Женя Осокин.
Аня Бакланова переглянулась с Верой, и обе посмотрели на Лидочку. Только что весельем и задором блестели ее глаза, но неожиданно на них навернулись слезы. Лидочка низко нагнула голову, судорожно проглотила вдруг подкатившийся к горлу комок, потом вскочила и, ни на кого не глядя, выбежала из комнаты.
На секунду за столом воцарилась тишина, потом все разом заговорили, возбужденно и горячо.
— Стоп, ребята! — воскликнул Сенька. — Здесь случай особый! Клим, догоняй!
Клим поднялся со своего места, сосредоточенный, решительный, и поспешно направился к двери.
— Пир продолжается! — как ни в чем не бывало весело объявил Сенька и обернулся в сторону баяниста: — Музыка, давай, жарь. А лично я, братцы, друга оставить не могу.
— Сенечка, они без тебя объяснятся! — возразила Аня. — Третий лишний.
— Объяснятся, но не в том направлении. Это мы уже знаем…
Сенька выскочил на улицу и огляделся. Зоркий глаз его различил в тени около ворот массивную фигуру Клима и рядом с ним Лидочку. Не раздумывая, Сенька побежал к ним.
— Не могу так жить, не могу! — рыдала Лидочка. — Пусть судят!.. Пусть чего хотят делают!..
— Ну, вот ты опять… — бормотал Клим. — А толком ничего и не скажешь…
— Скажет! — запыхавшись, произнес подбежавший Сенька. — Правильно, нельзя так жить. С камнем на душе. Нельзя — и все тут!
Лидочка испуганно подняла на него залитое слезами лицо.
— Скажешь? — напористо переспросил Сенька. — Черт бы их всех там побрал: и Марию твою и этого толстого борова!
Лидочка, онемев от изумления, продолжала смотреть на Сеньку. А он, чувствуя, как в душе поднимается какая-то сладкая, щемящая жалость к этой исстрадавшейся девушке, уже не мог сдержать своего порыва:
— Стойте здесь! Я сейчас!..
Он со всех ног бросился обратно в общежитие и влетел в комнату коменданта.
— Тетя Паша! Который час?
— Ты откуда сорвался? — испуганно спросила Пелагея Ивановна. — Ну, десять.
— А телефон у вас где? Ага, вот он!..
Сенька подскочил к телефону и стал поспешно набирать номер.
— Да что у вас случилось там, господи?
— Что случилось?.. В общем… Даже не знаю, как вам сказать… Одним словом… человек сейчас родился!.. Новый человек, вот что!.. Милиция? — возбужденно спросил он в трубку.
Ошеломленная Пелагея Ивановна смотрела на Сеньку, силясь, по-видимому, решить, кто из них двоих сошел с ума.
— Родился?.. Человек?.. Так куда же ты звонишь?.. И вообще откуда он мог взяться?
А Сенька, не слушая ее, уже кричал в трубку:
— Геннадий Сергеевич? Это я, Сенька! Да, да!.. Вы только никуда не уходите, мы сейчас к вам едем!.. Кто? Я, Клим и Лида Голубкова. Что?.. Как зачем? Она же вам сейчас все расскажет. Что?.. На такси едем, ладно… Да! Только спускайтесь вниз, встречайте, а то у меня денег ни копейки!..
С того дня, как у Степана Прокофьевича Андреева побывал нежданный гость из милиции, старик не переставал думать о Жереховой.
Незаметно для него самого подробный рассказ Ярцеву о ней помог Степану Прокофьевичу собрать воедино свои разрозненные, порой случайные наблюдения, и прежнее раздраженное осуждение ее сменилось вдруг беспокойством. И чем больше думал старик о Жереховой, тем это беспокойство становилось острее.
Если разобраться, то что это значит: была хорошей, а стала плохой?
За свою долгую жизнь старый мастер встречал много людей, всяких, и научился в них разбираться. Ни к кому никогда не относился он равнодушно. Он или уважал человека, или не уважал. И никогда еще не было так, чтобы плохой человек, которого он не уважал, стал вдруг хорошим и заслужил бы его уважение. Впрочем, бывало такое, но только в том случае, если в этом плохом человеке оказывалось что-то хорошее, что брало верх. И это только доказывало, что он, Степан Прокофьевич, в свое время не до конца разобрался в том человеке. Да, так бывало.
Ну, а Маруся? Маруся Жерехова? Может, он тоже не до конца разобрался в ней? Или, может, не что- то плохое, скрытое в ней, вдруг выступило наружу, а беда, большая беда сделала ее плохой?
Долго теперь по вечерам просиживал Степан Прокофьевич за столом, попыхивая трубкой и невпопад
