– А вы немецким владеете?
С огромной скоростью на его лице замелькали кадры: недоумение, подозрение, злость, досада. Все это сменилось, если можно так выразиться, заставкой. Он удивленно смотрел на меня. Словно перестал понимать по-русски.
– Я говорю, вы немецким владеете?
Он взорвался.
– Обязательно вам было напоминать мне об этом удручающем явлении природы!
– Стало быть, все же немецкий, нравится он вам или нет, вы знаете?
– Ну и что из этого?
– Так, знаете? – настаивал я.
– Приходится знать, – вынужден был уступить он. – Я здесь живу.
– Почему же тогда вы не откликнулись на многочисленные объявления аналогичного характера, напечатанные в немецких газетах?
– А были подобные объявления? – не моргнув глазом, поинтересовался он. Во всяком случае мне не удалось зафиксировать даже минутного замешательства.
– Конечно, к тому же в столь впечатляющем количестве, будто разыскивался самый крупный в мире алмаз. Или самый опасный преступник.
– Вы знаете, я не читаю немецких газет, – заявил он. – Macht kein spass [11].
– Будем считать, что вы меня убедили. – Кивнув головой, я вздохнул. Начиналась самая тяжелая часть разговора. – О'кэй, если ваш племянник действительно окажется тем самым художником, вы получите пятьсот марок наличными.
– И это вы называете солидным денежным вознаграждением? – возмутился дядя Сыркин. – Не может быть и речи!
– Вы так реагируете, как будто вам предлагают за пять сотен прорыть туннель под Ла-Маншем. Каких-то несколько слов…
– Э, нет! Иной раз слова могут стоить дороже туннеля. Вы сказали, что я произвожу впечатление человека толкового, а вместе с тем держите за дурака. Если так пойдет и дальше, мне действительно ничего не останется, как обратиться в немецкие газеты.
Черт меня дернул упомянуть о них!
– Вы только подумайте, о чем мы говорим! – воскликнул я. – Я представляю интересы наиболее опытного специалиста в этой области в мире. Этот специалист роет землю и бьет копытами, чтобы только сделать вашего племянника очень богатым человеком, одним из самых известных на этом шарике. За сведения о нем вам предлагается пятьсот полновесных бундесмарок наличными. А вы еще торгуетесь. Вы что, не хотите своему племяннику добра?
– Я всем хочу только добра, – воинственно произнес он. – Но в первую очередь я желаю добра самому себе.
Хотите верьте, хотите – нет, но в этот момент во мне говорила не жадность, не соображение, что чем больше получит этот широкоплечий кровосос – поклонник английского языка, тем меньше останется самому. Во мне говорил обыкновенный бухгалтер[12]. Видно, это глубоко въелось в кожу. Возможно – на всю оставшуюся жизнь.
– Семьсот пятьдесят марок и баста, – отрезал я.
– Тысяча долларов! – прорычал он в ответ.
– Не может быть и речи!
Он бросил взгляд на большие часы, словно призывая их полюбоваться таким патологическим скупердяем. Я тоже посмотрел на часы.
– В Сиднее сейчас половина второго ночи, – вежливо сообщил я.
– Тысяча марок и ни пфеннингом меньше, – воинственно проговорил он. – В противном случае я немедленно обращусь к вашим конкурентам.
Я печально вздохнул и проговорил:
– По рукам.
Он оживился.
– Давайте задаток, и мы немедленно отправляемся.
– Что еще за задаток?
– А вы себе иначе представляли? Надуть меня не так-то просто – я тертый калач.
– Тогда нам нужно обсудить все с самого начала и до конца. Вы получаете от меня, скажем, сто марок. Что происходит потом?
– О'кэй. Дальше мы едем на квартиру к племяннику. У него имеется еще несколько аналогичных картин, подтверждающих авторство. Вы выплачиваете мне оставшиеся девятьсот марок, и племянник – ваш.
– Не годится, – покачал головой я. – Ведь я в живописи – не копенгаген.
– Вот уж не ожидал! Не «копенгаген», а занимаетесь подобным делом… Ладно у меня с собой имеется фотоаппарат. Сделаем несколько контрольных снимков, покажете их вашему клиенту.
